Ветер в ивах

– Поистине очень великодушно с твоей стороны, – откликнулся Морской Крыс. – Я хотел есть, уже когда подошёл к тебе, а неразумно упомянув устриц, довёл свой голод до крайности. Но лучше бы ты принёс всё сюда. Я без особой нужды не люблю забираться под крышу. Так бы я за едой порассказал тебе ещё про мою жизнь и странствия. Рассказывать я люблю, и, судя по твоему виду, ты тоже слушаешь не без удовольствия. А в помещении я просто засну, это точно.

– Прекрасно! – воскликнул Водяной Крыс и поспешил к дому.

Там он достал корзину и, помня, с кем ему предстоит делить трапезу, не позабыл положить в неё пресный пшеничный хлеб, колбасу, начинённую до самой кожуры чесноком, нежною слезою текущий сыр и длинногорлую бутыль, полную солнца, пленённого на склонах южных холмов искусными виноградарями. С таким грузом вернулся он к собеседнику и, разложив угощение, вспыхнул от радости, когда тот похвалил его вкус и обстоятельность.

Слегка утолив голод, Морской Крыс продолжил рассказ. Он сопровождал своего доверчивого слушателя по всем портам Испании, высаживал его в Лиссабоне, Опорто, Бордо и в живописных бухтах Девона и Корнуола и через Па-де-Кале доставил его к последнему причалу, где, чуя зовы новой весны, воспламенённый ими, бросился прочь от штормов и ураганов в глубь побережья, чтобы хоть раз в жизни вкусить сельской тишины.

Забыв про всё, содрогаясь, Водяной Крыс следовал за ним по бурным заливам и оживлённым морям, в тихие, защищённые волнорезами порты, вверх по течению своенравных рек, скрывающих города за неожиданным поворотом русла, и наконец высадился на плоской равнине неподалёку от упомянутой, вовсе ему не интересной фермы.

Морской Крыс за это время явно передохнул, плотный обед подкрепил его силы, в глазах, как свет далёкого маяка, загорелись живые огоньки, голос стал гибче и глубже. Он наполнил стаканы хмельною кровью южной лозы и, не переставая говорить, взглянул на Водяного Крыса в упор. Его серые с прозеленью глаза меняли цвет, как штормовое Норвежское море. Вино переливалось оттенками жаркого рубина, вспыхивало, искрилось, как будто живое сердце Юга билось о стенки стакана, и надо было только заметить, поверить, откликнуться на эту сладкую дрожь. От переменчиво-серых глаз Морского Крыса и алым цветом горевшего вина не мог оторвать Водяной Крыс взора, прикованный цепью чудных картин к непрерывающейся нити рассказа, и окружающий мир померк для него, утратив черты реальности.

Волшебная речь странника поглотила его, сомкнулась над головой. Да и была ли то речь или – песня? В неё вплетались голоса матросов, поднимавших якорь на палубу, хлопанье монотонных снастей в порыве норд-оста, напев рыбака, что тянет свою сеть, тёмным силуэтом виднеясь на фоне персикового неба. Перебор струн мандолины или гитары донёсся с каноэ или с гондолы. Внезапный вскрик ветра, сперва негромкий, потом визгливо-пронзительный, поднимался до раздирающего свиста и растворялся в хриплом рычании паруса. Водяной Крыс слышал жалобный плач чаек, тяжкий грохот прозрачной волны, недовольный скрип корабельных балок. С бьющимся о рёбра сердцем он вслушивался в рассказы о приключениях в портовых тавернах, о драках, погонях, состязаниях, о крепкой дружбе и неверной любви. Он обшаривал в поисках сокровищ острова, удил рыбу в лагунах, дремал на тёплом белом песке, из глубины морской выбирал километровые неводы, полные живого, трепещущего серебра. На его глазах гибли шхуны, в безлунной ночи возникали перед ним рифы, на его лодку угрожающе надвигались форштевни больших пароходов. Из дальних странствий он возвращался домой, и было это так: из-за мыса показывались огни порта, с причала раздавались приветствия, наконец всплеск от падения стояночного якоря – и оставалось подняться по крутой улочке к дому, зашторенные, освещённые изнутри окна которого казались ожившим воспоминанием уюта и мирной тишины.

Не то во сне, не то наяву он увидал, что, не прерывая рассказа и не сводя с него пристального взгляда серо-зеленоватых глаз, Морской Крыс встал.