Ветер вересковых пустошей

Вскоре в общей зале остались лишь Олаф, Горлунг, несколько хирдманнов и рабыни, что убирали со столов.

— Горлунг, я хочу молвить тебе слово, — тихо сказал Олаф.

Горлунг улыбаясь, кивнула, выходя вслед за ним из общей залы. Они шли мимо закрытых дверей, и почему-то Горлунг вспомнился тот вечер, когда они впервые с Олафом разделили ложе, то, как она со страхом шла в его одрину. И внезапно ей подумалось, что теперь до конца своих дней она будет делить свое ложе с ним, повинуясь любому его желанию. Ей захотелось убежать из Утгарда, из его жизни, но это было непозволительной роскошью, боги определили её земной путь иначе.

Олаф затворил за ними дверь покоя и, повернувшись к Горлунг, долго и пристально смотрел на неё, будто собирался с силами.

— Я решил, что возьму тебя в жены, — сказал Олаф будничным тоном, что так не вязался с его взволнованным выражением лица.

Горлунг кивнула, выражая свою покорность перед его решением. Склонив голову, она ждала продолжения, а сердце в груди билось гулко и быстро. Наконец-то начало претворяться в жизнь то, что было ей предначертано свыше.

— Думаю, что брачный пир мы сыграем на следующей седмице, — продолжил Олаф.

— На следующей седмице? Так скоро? — удивленно подняв голову, спросила Горлунг.

— Да.

— Ты уже послал мунд [108] во двор наследника Ульва Смелого? — спросила Горлунг.

— Зачем? — Олаф выглядел настолько пораженным её вопросом, что Горлунг захотелось его ударить и бить до тех пор, пока это выражение не сойдет с его лица.

— Как зачем? Ты же только что сказал, что решил взять меня в жены. В законные, — с нажимом сказала Горлунг.

— Сказал, — подтвердил Олаф, — и возьму.

— Тогда ты должен послать за меня мунд, чтобы наш брак стал полным. Отца моего нет среди живых, к счастью, — быстро добавила она, — единственная родня, оставшаяся у меня, — это наследник конунга Ульва Смелого — мужа моей бабки.

— Но Даг никому ничего не посылал, когда брал в жены Прекрасу, — нахмурившись, сказал Олаф.

— Ему было и никому посылать, у Прекрасы нет более родни. Не сравнивай Дага и Прекрасу с нами, у нас с тобой иной путь, мы выше их, — медленно, словно объясняя ребенку уклад жизни, сказала Горлунг.

— Не хочу я злато пускать на ветер. Ты будешь моей женой и всё тут. Без всякого мунда, — отмахнулся Олаф.

— Вот значит, как, — прошипела Горлунг, — решил найти себе ту, которую сделаешь потом законной женой? А я буду тут на всеобщем осмеянии, наложницей, но с брачным пиром, что ничего не значит. Так решил меня опозорить? Как будто до этого мне мало доставалось, — зло фыркнула она.

— Не хочу я никого искать, — возразил Олаф.

Эти его слова будто успокоили Горлунг, она медленно вздохнула и, повернувшись к нему, тихо молвила:

— Не хочет он. Или ты посылаешь мунд к наследнику моего деда, или не будет брачного пира.

— Не будет? — переспросил Олаф, и, хмыкнув, продолжил, — будет, коли я приказываю. И ни куда ты не денешься.

— Не денусь, — медленно повторила она, словно пробуя на вкус слово.

— Да, как я сказал, так и будет. И если я решу потом взять еще одну жену, то возьму, и никто меня не остановит. Ты — всего лишь женщина.

— Я клянусь тебе, что покуда ты не возьмешь меня в законные жены, я не рожу тебе ребенка, — спокойно сказала Горлунг.

— Что ты молвила? — потрясенно спросил Олаф.

— Я молвила, что покуда я не стану твоей законной женой, я не рожу тебе ребенка, — спокойно повторила она.

Олаф засмеялся такими нелепыми показались ему слова Горлунг, справившись, наконец, со смехом, он молвил:

— Горлунг, твоя угроза пуста и глупа, боги дают нам детей, помимо нашей воли.

— Я скорее удушу его собственными руками, чем позволю родиться вне законного брака.

Хорошее настроение Олафа, как рукой сняло, в покое повисла напряженная тишина, в которой треск огня в очаге казался оглушительным.

— Возьми свои слова назад, пока я сам тебя не придушил, — угрожающе сказал Олаф.

— Я убью нашего ребенка, если он родится вне законного полного брака, — прошипела Горлунг.

В то же мгновение сильный удар по лицу заставил её отлететь в к очагу, подол платья взметнулся, и в воздухе запахло паленым. Держась за красную щеку, Горлунг старалась сбить пламя с тлеющего подола, не глядя на Олафа, когда ей это удалось, Горлунг кивнула и тихо вышла из одрины Олафа, шепча проклятия. Злость клокотала в ней, в каждой жилке, в каждом кусочке кожи, но огромным усилием воли Горлунг взяла себя в руки.

В своем покое она сорвала с головы обруч с рунами, приносящими удачу, и бросила его в сундук. Сняла голубое платье, надела темно-серое, привычное, в котором она обычно ощущала себя уверенно и спокойно. Но сегодня этого не произошло, ненависть и раздражение волнами накатывали на неё, заставляя кровь стучать в висках.

Некоторое время спустя, дверь в её покой отворилась, и вошел Олаф. Стоило ей только раз взглянуть на него, как Горлунг поняла, что он взбешен не на шутку.

— Скажи мне, что все, сказанное тобой утром было неправдой, — приказал хозяин Утгарда.