Ветер вересковых пустошей

И теперь, глядя на Яромира, Горлунг начинала понимать, за что прозвали его «Любостаем», он был действительно очень красив. Настолько пригож был Яромир, что даже холодное сердце княжны начинало биться сильнее, стоило ей взглянуть на него. Его не портил даже шрам во всю щеку, нет, казалось, что он придавал ему особую прелесть, мужественность. Светлые волосы оттеняли загорелое лицо, полные губы были приоткрыты и обнажали ровные белые зубы.

Эврар, сидящий в углу, лишь качал головой, видя, что княжна слишком пристально смотрит на этого беспутного дружинника. А когда Горлунг, словно невзначай, провела тонкими пальцами по щеке Яромира, по белесому шраму, рында лишь вздохнул. Не к добру всё это, не к добру….

В это время дверь в покой отворилась и вошла одна из девок теремных вместе с высоким темноволосым мужчиной. Девка теремная, не глядя на княжну, промолвила:

— Князь Торин велел, чтоб рука воина зажила.

Горлунг усмехнулась: князь велел, чтоб рука зажила. Вот оно её положение, она такая же девка теремная, как и та, что привела дружинника, у неё лишь есть знания, что можно использовать во благо, а не было бы их, так же с подносами, да тряпкой бегала. И так Горлунг стало горько от этого, что, не удостоив воина приветствием, она кивнула ему на лавку подле стола. Девка теремная, увидев, что более не нужна здесь со всех ног побежала из покоев княжны.

Олаф, подняв взор на целительницу, потерял дар речи. Ему казалось, что никого прекраснее он до этого не видел. В прошлом осталась его светловолосая жена, теперь не она властительница его сердца, и, глядя, в черные глаза Горлунг, Олаф понял, что пропадает, совсем, навсегда.

А княжна, не заметив волнения воина, равнодушно посмотрела на него, волосы мужчины были еще мокрыми после бани и топорщились в разные стороны, глаза сине-зеленые, холодные, словно вода морская, смотрели жестко, ища, по мнению Горлунг, недостатки в ней. А их она знала и сама, чай не Прекраса, красотой немыслимой не блистала.

Указав ему, место возле стола, Горлунг отрывисто сказала:

— Показывай рану свою, дружинник.

Олаф, неплохо знавший язык славян, пожил на стол правую руку. Она болела у него давно, после того, как он устроил кровавую резню в одной из славянских крепостей. Из той сечи он вышел целым и почти невредимым, лишь порез неглубокий был на руке, но день ото дня пустяковая рана болела всё больше и больше. Олаф уже отчаялся, не раз и не два гибли воины от таких мелких ран. И когда Олаф спросил князя Торина, нет ли у него во дворе знахаря, тот сказал, что его руку посмотрит Горлунг. Олаф, ожидавший увидеть старуху — целительницу, был приятно поражен, увидев молодую красивую женщину с такими прекрасными глазами. Про себя он решил, что это рабыня, и он попросит князя продать её ему, уж больно понравилась Горлунг сыну Ингельда.

Олаф уже представлял, что сегодня же выкупит знахарку и будет делить ложе этой ночью с ней. Улыбаясь, следил он за тем, как ловко движутся руку Горлунг, как опускаются её черные ресницы, когда она моргает, как причудливо скользит ткань домашнего грубого платья по её тонкому стану стоит ей лишь повернуться в сторону.

Княжна, развернув грязную повязку, которой была замотана рука воина, увидела распухшую и покрасневшую рану. Покачав головой, Горлунг осторожно ощупала воспаленную кожу вокруг раны, воин вздрогнул.

— Надобно вскрыть рану, чтобы вышла хворь. Будет больно, но иначе нельзя, — сказала княжна.

Олаф кивнул, в тот момент, он позволил бы ей все, что угодно, а она попросила лишь вскрыть рану.

Княжна достала из стоящего рядом сундука тонкий нож, тряпицы, котелок и миску. Налив из кувшина воды в котелок, она добавила туда пучки каких-то трав, после чего повесила котелок на специальный крючок над очагом. В миску Горлунг положила немного барсучьего сала, сухих цветов ромашки, тысячелистника и быстро смешала всё это до образования кашицы.

Олаф глядел на её сосредоточенное лицо, хмурящиеся брови, темные полумесяцы ресниц, ему хотелось дотронуться до её косы, интересно, какая она на ощупь? Оглядевшись вокруг, он увидел, что покои обставлены скудно и бедно, платье на целительнице очень скромное, из самой простой ткани, после этого Олаф еще более укрепился в мысли, что она рабыня. Но ничего, он разодет Горлунг в шелка красные, голубые, золотые, только бы продал её Торин.

Тем временем закипела вода в котелке и Горлунг, сняв с огня его, бросила в воду небольшую тряпицу. Расстелила на столе полотнище, положив на него больную руку воина, спросила:

— Готов?

Олаф кивнул. В тот же момент, она быстро полоснула ножом по ране, затем еще и еще раз, она наносила небольшие надрезы по всей руке, там, где было воспаление. Из ранок в том месте, где был порез и откуда пошла хворь по руке, начал выходить гной. Горлунг надавливала на края ранок, чтобы как можно больше гноя вышло, когда из ранок пошла чистая кровь, княжна положила на руку тряпицу, смоченную в кипящем отваре, и меняла её трижды. Затем наложила на рану кашицу из миски и, забинтовав чистой тряпицей, промолвила: