Ветеран Армагеддона

Скрябин походил по комнате, посидел у окна и понял, что надо работать.

Тетрадь, в которую он записывал наброски своего романа, уже обтрепалась, и страницы кое-где завернулись и слиплись. Он посидел немного, разбирая торопливые каракули, выведенные в машине или после возвращения от батьки Лукаша. Атаман оригиналом не был, как всякому бандиту, что пришел в свою временную власть из интеллигенции, ему хотелось пообщаться с равным себе по знаниям, в остальном, считал атаман, его собеседникам было далеко. Посиделки у атамана были долгими и состояли в основном из нескончаемых монологов батьки. В своих монологах он высказывал личное мнение о власти, о гражданской войне, о политической борьбе, о своей роли в становлении государственности в Егланском районе. Высказываясь по этим животрепещущим вопросам, батька ходил среди слушателей, и на его лице попеременно отображались гнев, восторг, нетерпение, детское удивление и непонимание происходящего. Батька жестикулировал, изредка символически рвал ворот рубахи, закатывал рукава, изображал деятельность и немедленную готовность сразиться с любым врагом, жадно раздувая ноздри, вдыхал проспиртованный воздух горницы, словно и в самом деле наслаждался ароматами полыни, донника и чабреца, о которых говорил. Осторожные реплики можно было вставлять исключительно между диалогами атамана, поэтому из штабного дома, который атаман именовал Егланским кругом, все уходили невыговорившиеся и оттого усталые.

Но иногда в единоличных беседах со Скрябиным батька Лукаш был предельно откровенным, и Скрябин удивлялся — все правильно подмечал атаман и о будущем своем печальном судил трезво. Время перестройки мира — это еще и эпоха, которая создает мифы. Мифология времени гибели империй всегда лжива, как лживы и неискренни затеявшие преобразования империй герои. Учебники истории никогда не будут объективными — они, как фантастические романы, пишутся людьми, которые любят или ненавидят своих героев и очень редко остаются к ним равнодушными. Все правильно. Каршон был абсолютно прав — писать стоило утопии. Они всегда являются квинтэссенцией фантастики, потому что говорят о месте, которого не было, нет и никогда в жизни не будет.

Возвращаясь к себе, Скрябин перед сном писал. Окружающая его действительность была так мрачна, что хотелось чего-нибудь светлого, обязательно романтического — с освоением звездного пространства и океанских глубин. И чтобы люди в этом мире жили хорошие. Пожалуй, это самым главным для Скрябина было.

Сейчас он перебирал свои записи, читал написанные главы и знал это совершенно точно — никогда не будет. Никогда.

♦ ♦ ♦