Ветеран Армагеддона

Я не верю в богов
и в посмертную
райскую милость.
Есть два метра земли,
той,
в которой нам вечно лежать.
Жизнь была, как искра,
кто-то камень швырнул,
и она
получилась.
Состояла она
из глаголов
«надеяться»,
«верить»
и «ждать».
Позади сорок лет.
Это первое время итогов.
Не успел ни черта!
В сорок лет
ничего не успел.
С полустертых икон
ухмыляются
хмурые боги:
«А чего ты, дружочек, иного
от жизни хотел?»
Я хотел два крыла
и холодную терпкость
полета.
Чтобы ветер в лицо!
Чтоб земля подо мною плыла!
Только с райских высот мне
мешал
рассудительный кто-то
и, пытаясь сдержать,
все тянул на себя
удила.
Время грустных итогов.
Не будет
ни Рая,
ни Ада.
Лишь два метра земли,
переполненных
вечной тоской.
Лишь два метра земли,
огороженных низкой оградой
и придавленных сверху
тяжелой
гранитной плитой.

Отца хоронили в ясный день.

Сколько собралось людей проводить его в последний путь! Мама плакала. Двор был полон людьми. Ко мне подходили со словами соболезнования знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые люди.

Что я знал об отце?

Шестнадцатилетним он работал на железной дороге, потом на шахте в Донбассе, а когда объявили набор в военное училище, он, не раздумывая, согласился, в сорок шестом закончил училище и стал офицером. Ну, а дальше — служба в армии, заграница в лице солнечной Венгрии, демобилизация, когда Никита-кукурузник решил, что авиация стране не нужна, работа в СПТУ водителем автодела, переезд в Волгоград, где он до самой пенсии работал инженером по безопасности движения. Ничего героического, все обыденно, но, может, именно в этом и состоял героизм. Мой отец был настоящим человеком, поэтому его и пришло проводить так много людей.

Отец прошел три эпохи — сталинскую, хрущевскую и брежневскую. В каждой из них было несладко. А в конце он пережил пришествие Собственника. Судьба! Мир постепенно менялся в худшую сторону. Если в бочку меда ежедневно добавлять ложку дегтя, в конце концов придется хлебать голимый деготь.

Умирая, известный советский русский писатель Виктор Астафьев оставил предсмертную записку. «Я пришел в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье. Виктор Астафьев». Астафьев был прав. Отец бы подписался под сказанным. Пожалуй, я тоже подпишусь под словами писателя. Я тоже пришел в мир добрый и родной, я тоже любил его и жил светлой мечтой о всеобщем братстве. Постарев, я готовлюсь покинуть его вслед за отцом. Но мир изменился, он стал злым и порочным. Чего тут говорить? Что можно сказать в его оправдание?

И нужно ли вообще говорить что-то?

Что-то неправильно в нашем мире.

Негативных эмоций стало больше, почти каждый день где-то гремят взрывы, падают вертолеты, тонут подводные лодки. Растут цены. Вчера еще брал продукты на рынке по одной цене, сегодня зашел — глаза стали круглыми от удивления. Растет квартплата — так бы зарплата росла или пенсия, как вздувают тарифы на все виды услуг. Что-то покалывает в боку. Но к врачам лучше не обращаться — не дай Бог, скажут, что нужна операция, опять все доходы и расходы перекраивать придется. Сын пошел в первый класс — от цены на тетрадки и учебники два дня в себя прийти не мог.

А по телевизору все хорошо. Реформы движутся, углубляются и идут вширь при полном одобрении народа. Глаза бы не смотрели, а уши не слушали.

Все, дорогой друг! Ты — готов.

Выключи телевизор. Забрось куда-нибудь страшную газету. Садись на электричку и поезжай неторопливо до ближайшей рощи. Встань среди деревьев, оглядись. Вслушайся в шорох капель дождя, ползущих по уже желтеющим листьям. Сядь на траву и посмотри, как продирается через чащу травинок маленький муравей. Ему тоже тяжело, но он не ропщет. Он несет травинку в свой муравейник.

Расслабься и успокойся. Посиди под березой или тополем. Послушай сороку, стрекочущую в стороне.