Ветеран Армагеддона

— Обязательно! — в тон ему подхватил Кердьегор. — Непременно! Если бы вы знали, Владимир Алексеевич, какие мечтатели есть в Аду, если бы вы знали неистовость их мечтаний! Ведь только обитатель Ада и может по-настоящему мечтать! Только обитатель Ада и может создать настоящую утопию. Нет, у вас тоже были мастера, помнится, я читал Оруэлла, Замятина… Неплохо, очень неплохо… Адольф Гитлер создал не лишенную интереса утопическую философскую концепцию… Но ведь это было следствием их жизни, Владимир Алексеевич, а жизнь земную слишком радостной не назовешь!

— Вы называете это утопиями? — удивился Лютиков.

Бес радостно всплеснул руками.

— Несомненно! Несомненно, дорогой Владимир Алексеевич! Концепции абсолютного зла — вот что главное, остальное просто не в счет.

— Как же так? — озадачился Лютиков. — Ваше основное занятие заключается в том, чтобы жесточайшим образом наказывать зло, но вы ему же и поклоняетесь? Разве это последовательно?

— Суть! Суть! Самую суть ухватили! — захохотал Кердьегор. — Но это уже не к нам претензии, это к нашим идеологическим противникам. Они тумана напустили! Ведь ежели по совести, то если мы исповедуем абсолютное зло, зачем же нам земных носителей этого зла бессмысленными пытками изводить? Они ведь наша опора, пятая колонна, если хотите. А если мы все-таки наказываем носителей Зла, то мечты наши должны быть светлыми и чистыми, ничем не хуже райских мечтаний. Верно?

— Что-то я не улавливаю, — согласился Лютиков.

— И не вы один, — согласился Кердьегор. — Понимаете, Чистилище у нас выполняет конституционные функции, так ведь и там кто лапами, кто крыльями разводит в полном недоумении. Нашим бы старикам собраться и утрясти этот вопрос, но ведь — гордость! Они и не общаются с того самого времени, все Армагеддоном друг другу грозят. Далась им эта деревушка!

На сцене вновь появились музыканты, по залу поплыли звуки настраиваемых инструментов, потом вышел кудрявый бородатый певец с широким плоским лицом и приплюснутым носом, взмахнул полами черного балахона, обнажая жилистые руки и, взяв в руки микрофон, стал пробовать его тональности.

— Шамаев, — с уважением сказал бес. — Гениальный мошенник, а какой певец! Если бы он в школе-интернате попал бы в другие руки, но не к Семе Огольцу, был бы у вас второй Лемешев, а может быть, сам Лемешев был бы вторым. Да, Владимир Алексеевич, если бы вы знали, сколько у нас по разным котлам талантов парится, вы бы только руками всплеснули!

— А ну вас, ребята! — с досадой сказала муза и легко вскочила. — Скучно с вами. Вы тут побеседуйте, а я пойду, потопчусь немного с кем-нибудь!

— «Не давай себя им лапать, моя лапушка!» — знакомым хрипловатым голосом пропел Кердьегор и попытался игриво ущипнуть музу за тугую попку, но вовремя глянул на Лютикова и широко развел лапы в стороны. — Что поделать, Владимир Алексеевич, привычка — вторая натура. Вы уж извините меня великодушно, это у бесов в природе заложено — тяга к сладострастию и постоянным совокуплениям. Иной раз сидишь в библиотеке, читаешь, скажем, Аристотеля или Платона, а тут как раз такие аппетитные формы проплывают, разве удержишься?

На сцене всхлипнули гитары, жалобно простонала скрипка и полилась печальная, но чарующая слух мелодия. Певец поднес микрофон к губам и звучным голосом запел:

Настанет день — печальный, говорят!
Отцарствуют, отплачут, отгорят,
Остужены чужими пятаками,
Мои глаза, подвижные, как пламя.
И — двойника нащупавший двойник
Сквозь легкое лицо проступит — лик.
По улицам оставленной Москвы
Поеду — я и побредете — вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет,
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый одинокий сон…[25]

— Да, да, — сказал бес, глядя на непроизвольное движение Лютикова. — Именно так, Владимир Алексеевич, Аду тоже есть чем гордиться…

— Марина? — не поверил Лютиков.

— При чем здесь Марина? — не понял его бес. — Я говорю о Шамаеве. А Марина… Ну кто же касается всуе звезд? Этак ведь и обжечься можно… Что же вам муза Нинель ничего не рассказывала о Бездне?

— О Бездне? — поднял глаза Лютиков.

— Значит, не рассказывала, — сказал Кердьегор. — Ей виднее, придет время расскажет.

Глава девятнадцатая

Истина, которая открылась Лютикову, ошеломляла.

Она объясняла, почему он не встретил ни в Раю, ни в Аду тех, чьи имена еще при жизни, да и теперь сам Лютиков повторял с трепетом. Их и не могло быть здесь, что делать демиургам рядом с горшочниками?

Звезды.