Ветхий Завет и его мир

Ветхозаветный историк (2 Сам. [2 Цар.] 6:14), рассказывая, как переносили в скинию Ковчег завета, говорит: «А Давид плясал изо всей силы пред лицом Яхве; и Давид был одет в льняной эфод (т. е. в ритуальную одежду.— И. Ш.)». Дальше Историк добавляет (стихи 20—23): «И возвратился Давид, чтобы благословить свой дом, и вышла Мелхола (Михаль) дочь Саула навстречу Давиду и сказала: что, почтился сегодня царь Израиля, который обнажился сегодня перед глазами рабынь своих рабов, как обнажается кто-нибудь из пустых людей[111]. И сказал Давид Мелхоле: пред Яхве, который предпочел меня твоему отцу и всему его дому, чтобы поставить меня вождем над народом Яхве, над Израилем,— и я буду веселиться пред Яхве! И я унижусь еще больше этого, и я буду падшим в своих глазах, но с рабынями, о которых ты говоришь, с ними пусть я прославлюсь. А у Мелхолы дочери Саула, не было у нее дитяти до дня ее смерти». В угаритских ритуалах неоднократно предусматривается пляска царя (KTU, 1.106; 1.112; 1.119). Но это значит, что и пляска Давида перед Ковчегом была не просто его благочестивым поступком, но и важной составной частью ритуальной церемонии; поэтому и речи Мелхолы — кощунство.

Среди утвари храма, построенного Соломоном, Историк упоминает (1 Цар. [3 Цар.] 7:23—26) литое (бронзовое) «море». Из угаритского регламента жертвоприношений (KTU,1.109) видно, что «море» имелось также и в угаритском храме и что в нем царь совершал ритуальное омовение. Очевидно, для такой же церемонии предназначалось и «море» в Иерусалимском храме; очевидно также, что инвентарь Иерусалимского храма был однотипен инвентарю других храмов сиро-палестинского региона.

Среди ветхозаветных узаконений имеется загадочное предписание: «Не вари козленка в молоке его матери» (Исх. 23:19; аналогично Втор. 14:21). И его смысл, и происхождение оставались загадкой, несмотря на усилия многих поколений исследователей. Однако в угаритском ритуале священного брака (KTU, 1.23) сказано нечто противоположное:

На огне семь раз отроки варят
козленка в молоке,
ягненка в масле,
и на костре семь раз еду для Асирату.

Из сопоставления с библейским текстом представляется наиболее вероятным, что подразумевается молоко именно матери козленка. Но все вместе это означает, что ветхозаветный запрет, в сущности, делает невозможным вкушение ритуальной трапезы обряда священного брака и, значит, участие в нем.

В угаритской поэме о борьбе Силача Балу с богом смерти Муту рассказывается, как Анату расправилась с Муту (KTU, 1.6, 11,30—37):

Она схватила сына Илу, Муту,
мечом разрубила его,
сквозь сито просеяла его,
огнем опалила его,
на мельнице смолола его,
на поле посеяла его.
Останки его — да! — поедают птицы…

Но вот Пятикнижие (Исх. 32:20) рассказывает об уничтожении Моисеем золотого тельца: «И он взял тельца, которого они сделали, и обжег огнем, и разбил его, пока он не измельчился, и рассыпал по воде, и дал пить сынам Израиля»; аналогично и во Второзаконии (9:21): «А ваш грех, который вы сделали, я (Моисей. — И. Ш.) взял и обжег его огнем, и разбил его вдребезги, хорошо, пока он не измельчился во прах, и бросил его прах в реку, текущую с горы». Очевидно, и угаритский поэт, и ветхозаветный рассказчик черпают свое вдохновение из одного источника, который просматривается в описании жертвоприношения от первых плодов (Лев. 2:14—15): «А если ты приносишь даяние для Яхве от первых плодов, недозрелые колосья, обожженные огнем, грубо истолченное зерно приноси в даяние от первых твоих плодов. И полей на них масло, и положи на них ладан,— даяние это». Еще в начале XX в. палестинские крестьяне при уборке урожая обжигали зерна на костре в поле, растирали их ладонями, обдували и ели[112]. Эта трапеза — явно пережиток ритуала, практиковавшегося в Палестине еще в глубокой древности.

Угаритская крышка сосуда с изображением богини плодородия (XIV—XIII вв. до н. э.)

Много сходных черт и в угаритской и ветхозаветной поэтике. Не говоря уже о постоянно повторяющихся там и здесь оборотах вроде «и встал и что-либо сделал», «и возвысил свой голос, и воскликнул» или «поднял свои глаза и увидел», укажем, в частности, на следующие параллели.

В поэме о любви Силача Балу и его сестры Анату говорится о полете Анату (KTU,1,10,II,10—11):

Подняла крылья девственница Анату,
подняла крылья и устремилась в полете.

А вот как изображает полет Иезекииль (10:19): «И подняли керубы свои крылья, и поднялись от земли пред моими глазами».

Угаритский поэт говорит о плаче Анату по Силачу Балу (KTU, 1.6,1,5—10):

Пока она не насытилась плачем,
она пила, как вино, слезы.