Ветхозаветная библейская критика

Откуда же взялся у составителей, пророков, священников и книжников редчайший и богатейший древний материал, который сбережен для всего человечества в книгах Моисеевых? Давний, кропотливый и литературный, и археологический анализ текста Пятикнижия кое-что главное и важное тут установил довольно согласно и прочно. Начало литературной книжной активности можно подметить у Израиля в X веке, в связи с организацией его государственности в форме двух царств. Тогда, по подражанию передовым государственным соседям, при дворах царьков возникают официальные летописи, а параллельно им общественный патриотизм собирает и записывает славные деяния прошлого своего народа. От той поры мы имеем два повествовательных собрания, известных в науке под условными именами Элогиста (Е) и Ягвиста (J) применительно к употребляемым ими именам Божиим: у одного – Элогим, у другого – Ягве. Из них-то составители Пятикнижия и черпали полной рукой. Отсюда, между прочим, очень много, особенно в Бытии, двойных рассказов об одном и том же предмете, иногда плохо согласованных между собой. Таковы, напр., классически известные двойные повествования о сотворении мира (одно в 1-й и другое во 2-й гл. Быт.) и о всемирном потопе (гл. 6–9). Богослужебно-обрядовые, левитские законы сначала сложились в особое собрание, условно называемое «священническим кодексом», обозначаемое буквой Р (то есть Priesterkodex). Сверх этого существовали отдельные документы исторического и поэтического характера, не говоря об устном народном эпосе. Все это объясняет множество несогласованностей, анахронизмов и других интересных и убедительных подробностей, исключающих возможность приписать ныне сложившийся текст Пятикнижия Моисею и тем более одному Моисею.

Но вот наступил момент, когда прекращается, наконец, характерное молчание о писаном законе Моисеевом. Знаменитая иудейская Тора, то есть Пятикнижие, сразу становится в центре внимания религии послепленного Израиля. Выступает на вид и лицо, с именем которого связано появление Торы в Иерусалиме. Это священник Эзра, пришедший сюда со второй большой партией возвращенцев в 398 г. до Р. Х. при Артаксерксе II (405–359). (Прежде полагали, что при Артаксерксе I (465–425), и потому датировали приход Эзры 438 годом.) В его лице выступает новый, ранее не существовавший тип народного вождя. Эзра не просто священник, но он еще и «книжник» («софер») (Езд 7, 11), ибо «в руке его» закон Бога Израилева (7, 14), и он «учитель закона Бога Небесного» (7, 12), «учивший словам заповедей Господа и законов его в Израиле» (7, 11). Эзра читает эту книгу закона Моисеева пред народом в храме (Неем 5, 1–5) и берет с представителей народа клятвенное обязательство с подписями и печатями – «поступать по закону Божию, который дан рукою Моисея, раба Божия, и соблюдать и исполнять все заповеди Господа Бога нашего и уставы Его и предписания Его» (Неем 10, 29).

Как видим, наконец-то к IV веку до Р. Х. мы выходим на ясную дорогу из потемок и нестерпимых недоуменностей школьного предания о ходе священной истории. Пред нами Пятикнижие. Отныне вся дальнейшая религиозная история измеряется им. Отныне нет спора, где религиозный закон и где беззаконие. Отныне становится немыслимым, чтобы Соломон, хотя бы и получавший откровение Ягве во сне, не будучи священником, сам подошел к жертвеннику и начал приносить жертву. А после того как жертва, не по букве закона приносимая, удостоена небесного огня, тот же Соломон преспокойно «служит Астарте, божеству Сидонскому, и Милхому, мерзости Аммонитской» (3 Цар 11, 5). Мало того: «Построил Соломон капище Хамосу, мерзости Моавитской, на горе, которая пред Иерусалимом, и Молоху, мерзости Моавитской» (там же, 7). Не мог этого делать человек, читавший Пятикнижие, равно не мог человек, это делавший, написать чисто монотеистические книги Притчей и Экклесиаст. Не мог бы при знании книг Моисеевых и благочестивый царь Езекия сделать того, что сделал он. А именно: под впечатлением падения Самарии в 722 г. и под влиянием пророка Исайи он уничтожил всех идолов в иерусалимском храме, в том числе и Нехуштана, почитавшегося за подлинного медного змия Моисеевых времен. И вдруг Езекия, после такого ревностного дерзновения, не проявляет никакой ревности в исполнении главнейшей принципиальной заповеди Второзакония: уничтожить все жертвенники высот-бамот во всей земле Ханаанской, кроме единственного – центрального. Езекия высот не уничтожил. Конечно, это не значит, что он «слона не приметил» или дерзнул воспротивиться известному ему законному предписанию. К той же категории относится и случай с судьей Иеффаем, не нашедшим простого выхода из трагедии принесения в жертву собственной дочери. Если бы он в эту скорбную минуту хоть краем уха слыхал что-нибудь о писаном законе Моисеевом и обратился за советом к любому левиту, ужасное не свершилось бы.