Ветра Унтара (СИ)

Эрик кричал так, что я перестала дрожать. Никогда еще не видела я, чтобы он так выходил из себя. Он расхаживал туда-сюда по пещере и сшибал босыми ногами камни, попадающиеся у него на пути. Камни цокали о стены и падали в пропасть к дигирам. Эрик сердился и ругал меня за дело, и мне… мне было приятно. То, что связывало нас с ним, жило так глубоко, что мы сами редко вспоминали об этом. Но сейчас, загнанные вдвоем в каменную тюрьму с дигирами, отвратительными ядовитыми ящерами, и я и Эрик понимали — то, что жило, живо и по сей день.

— Эр, — наконец произнесла я, — прости меня!

— Прости? — удивился он. — Ты говоришь — прости? С какой стати я должен тебя прощать? Ты не слышишь, когда мужчина говорит тебе «Подожди»! Ты не слышишь, когда мужчина говорит «Не ходи, нельзя»! Ты ничего не слышишь, кроме себя!

— Я говорю совсем о другом, Эр.

— О другом? О другом все то же самое! Ты не слышишь, когда мужчина говорит тебе о любви! Нет, не слышишь, не веришь! Зато ты прекрасно слышишь свой внутренний голос, будь он неладен, это он тебе указывает, кого ты должна любить и кого выбирать. Но, похоже, и тут он подвел тебя, Итта!

— Нет, Эрик, мне указывает сердце, и оно говорит мне, что я по-прежнему люблю тебя так же сильно, как и Эмиля. И не моя вина, что нельзя любить вас обоих, и не заставить страдать одного из вас! Ты-то должен меня понять, ты же безумно любишь Ив? А? Попробуй сам решить эту задачу с двумя неизвестными, и посмотрю, что ты скажешь!

Эрик понял, что я права. Мы с ним в одинаковом положении, из которого только один выход — не думать об этом. Мы сидели в пещере, возле полыньячного колодца с отвратительными тварями и ругались из-за того, что уже давно решено.

— Проклятые дигиры! — плюнул Эрик. — Проклятая женская логика, проклятая пещера!

— Здесь холодно… — произнесла я.

Эрик отвязал с пояса свитер и положил мне на плечи.

— Хорошо, что не жарко, — угрюмо сказал он. — Ты знаешь, ненавижу жару. С того самого дня, Итта, ты помнишь? Конечно, это было давно, но все-таки, пусть лучше будет холодно…

— День окончания Туона? — спросила я.

— Именно! — он наклонился, поднял арбалет и отошел к стене. Ни я, ни он не знали, что делать дальше. На дне пропасти зашевелились дигиры. Оставалось надеяться, что они не захотят оттуда выползти и полакомиться нами. В пещере было очень холодно, и я натянула на себя Эриковый свитер.

* * *

В День окончания Туона стояла такая жара, что ледяные шарики для эля таяли раньше, чем их успевали доносить из погреба на кухню. Мы целый день купались в озере, чтобы хоть как-то дожить до вечера. Перед началом праздника Белая Гильдия собралась за обсерваторией и сговорилась ночью отправиться кататься по озеру на морских кахлах. Этих замечательных животных с длинным бархатным телом и огромными коровьими глазами разводят в питомнике. Вытащить их оттуда с помощью Тигиля было как раз нам по душе. Стоит ли говорить, что это строго запрещено? Разумеется, Тигиль не соглашался и ворчал: «Ничего не выйдет, ничего не выйдет…», но Тигиль всегда ворчит.

Когда зашло солнце, начался праздник. Я пребывала в таком волнении, что почти не запомнила, кто и как говорил торжественные речи. Я все время вертелась, улыбалась и пила эль. Это был самый веселый, самый лучший день изо всех. Я сидела за огромным столом между Эмилем и Эриком и поедала столько сладостей, сколько хотела. А потом были танцы. На этом празднике я впервые увидела Эмиля и Эрика не в свитерах и джинсах, а в костюмах!

Черные, обтягивающие клеш, шитые на заказ, как и все их брюки; белые шелковые рубашки с удлиненным воротником и песочные жилетки, отделанные по борту витиеватой нитью. О, это, без сомнения, шло к моему синему, с высокой талией, платью. Я смотрела на ребят, и мое сердце колотилось и разрывалось напополам, как в тот день, когда я увидела их впервые. И, хотя нашей дружбе минуло почти три года и многое уже было решено, дыхание замирало, и ныло где-то в животе от счастья сидеть с ними за одним столом в день окончания Туона.

Эрик первым пригласил меня на танец, и мы закружились среди тончайших девичьих платьев и мальчишеских белых рубашек. Эрик обнимал меня смело, мои глаза были прямо напротив его губ, и я поняла, что ничего не смогу ему сказать. Он наклонился, выдохнул мне в шею жаркий воздух и спросил: «Почему, Итта? Я не верю!» Слова запнулись, они ни за что не желали появиться на свет, но я была слишком, слишком близко…

Я сама себе не верю, Эрик, потому что ни ты, ни я, никто другой не даст мне ответ на вопрос «почему?» Твои руки сильнее бури, его — жарче огня, твои плечи готовы принять мои в объятья, его — влекут мои руки и не пускают, твои глаза обжигают томительной страстью, его — невозможно вынести, не потеряв навсегда покой… Но как же мне не растеряться, когда вы оба врываетесь без стука в сердце мое?

— Не говори ничего. Я и так знал. Эмиль…

— Он сказал тебе?

— Он мой брат, Итта.

— Однажды все изменится…

— Что может измениться? Я влюблен в тебя…

— Я тоже, но чувства могут обманывать, не врет только сердце.

— Что ты знаешь о моих чувствах?