Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века

В этот период времени, т. е. и до начала учения, и при учении домашнем, игры и занятия наши при досуге состояли в том, что летом или мы бегали друг за другом, стараясь обогнать один другого, или играли в лошадки, либо в чиж, купались в пруду, кто не умел плавать – у берега удили карасей. Бегали в начале весны на поле за диким чесноком среди всходов зелени или щавелём на лужайках либо в вершинах, где косят траву, а в сады – за пупырями[192]. Занимались торговлею, воображая себя купцами, а товаром считали разноцветные красные или синие камышки, кремешки, нарванный на поле дикий чеснок, жёлтые, синие и др. цветочки. А из подражания большим при уборке сена строили повозки: к брошенному изношенному лаптю прилаживали из выстроганных палочек оси и колёса, смазанные и высушенные на солнышке в виде просверлённых кружков из глины, а для сена рвали и сушили траву тут же, на лужайке, и высохшую и сложенную в копны навивали (накладывали) на воображаемые телеги (лапти), отвозили привязанными к ним верёвочками в одно какое-нибудь место и складывали в стоги.

Часто компанией ходили в лог, что в самом селе к с[еверу], где были между кустами разных дерев и площадки, и ямы, за ягодами: малиной, земляникой, клубникой и куманикой (ежевикой). Раз, помню, мы увидели в одной из ям, заросшей малинником, множество, как казалось, зрелой малины, решились некоторые со мной спуститься в неё, но едва сошли, кто-то из кустов ухнул: «Ух!!!» Мы в минуту выскочили и опрометью пустились бежать к жилищам, так страшно перепугались, объясняя себе «ух!» присутствием там какой-нибудь нечистой силы или просто лешего.

Помню ещё второй подобный случай: кто-то из дворовых пустил кверху с предлинным-длинным хвостом бумажного змея, о котором никто из нашего кружка и понятия не имел. Играя, как-то мы вдруг слышим: необычное что-то урчит вверху – на небе (в воздухе). Поднимаем глаза и видим: летает голова с длинным хвостом и бросается в разные стороны. Кто пустил змея, за барским садом не видно. «Что это?» – спрашиваем мы в испуге друг друга. Нашёлся один из нас, который считал себя, конечно, смышлёнее и разумнее всех нас, сказал: «В таком-то доме нашего села, – указывая и самый дом, – жила старуха, покойную её в селе у нас считали колдуньей. Недавно умерла.

Теперь она, видно, убежала с того света и стращает нас, летая по небу». Мы все с изумлением и ещё с большим страхом поверили ему и удовлетворились его объяснениями. Так несмысленно ещё было всё наше общество!

Зимою же, когда мы с братом пока не начали учиться[193], целые дни проводили на улице, катаясь с естественных гор на салазках либо на ледянках[194]. Домой забегали только пообедать либо, если озябнем, на несколько минут, чтобы отогреться. К вечеру же возвращались мокрыми как курица, до пояса, оттого не помню, чтобы когда-нибудь в течение всей зимы мы не кашляли (л. 16–17).

Домашнее обучение

Когда мне минуло шесть лет, батюшка положил учить меня грамоте; брату Егору было только четыре года, а потому учить и его вовсе не располагали. Но брат, по всей вероятности, не из любви к учению, а по рвению и зависти мне, стал горько и неутешно плакать и просить, чтобы вместе со мною учили и его. Тогда решили учить обоих. Как батюшка был очень религиозен, то, несомненно, пред началом учения нас причастили и отслужили молебен. Этого я не помню, как то и другое, вероятно, было для нас обычно и знакомо, а потому и не могло произвести сильного впечатления. А помню хорошо самый приступ к учению: меня посадили за тот же обеденный стол, других я и не видывал в нашем доме; раскрыли предо мною славянскую азбуку. Тут же батюшка в моих глазах сделал из лучины указку и показал, как надобно держать её; велел, как в эту пору, так всегда и после пред учением перекреститься истово[195], за чем он всегда строго наблюдал, и по слову за ним произносить молитву, тут же, в самой азбуке на начальном листе, напечатанную: «Боже, в помощь мою вонми и вразуми мя на учение сие»[196]. Когда урок оканчивался, батюшка приказывал азбуку, а после и всякую другую книжку, поцеловать с крестным знамением.

Метод обучения во всём был исконный, стародавний: произносились литеры сначала надстрочные или прописные: А, Б, В, Г и пр. так: «аз», «буки», «веди», «глагол» и пр. Затем точно так же и подстрочные. Слоги или склады изучались так: «ба» – «буки аз» = «ба», «ва» – «веди аз» = «ва» и пр. Так и до конца изучалась азбука без пропусков и объяснения, до «оксиморон» и «кавыка краткая» включительно.