Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века

Подали чай с сахаром в чашках и чайными ложечками на блюдцах. Пивал я чай и дома, но не каждый день, а по воскресеньям и праздникам, и притом вприкуску и не из самовара даже, которым обзавелись уже после, а из медного чайника. Когда, бывало, напьюсь чаю досыта, обыкновенно чайную чашку, обратив, полагал на блюдце, как и теперь делают простолюдины.

Пить же чай внакладку и с ложечками мне ещё не случалось, да я и не понимал назначения при этом ложечек[201]. Выпив первую чашку, положил в неё ложечку. Добрая и ласковая старушка, посмотрев на меня с удивлением, спросила: «Разве ты не хочешь больше?» – «Хочу», – ответил я. «Ну, так не знаешь, как должно выражать желание или нежелание пить больше чаю. Если хочешь ещё, клади ложечку на блюдце, а если нет, тогда в чашку». С этой поры я и поступаю всегда так.

После чаю подали варенья, из чаю и варенья и состояло всё угощение всякий раз, как мы с матушкой бывали у Анны Афанасьевны. Матушка моя, принимая варенье, неосторожно уронила на пол носовой платок и не замечала того, я же заметил и сидел, как бы ничего не случилось. Видя это, Анна Афанасьевна обратилась ко мне и сказала: «Молодой человек! Что ж ты не поднимешь и не подашь матушке своей платка? У нас прежде в полку считали за особенную честь и счастье поднять и подать даме или барышне её платок, когда выронит, а потому некоторые шалуньи, зная это, особенно на вечере у кого-нибудь, куда собирались все офицеры, с намерением и как бы не нарочно роняли свои платки. Тогда офицеры со всех сторон и ног бросались предоставить себе честь и поднести уронившей платок, который, случалось, несколько минут летал по воздуху из одних рук в другие, пока кто-нибудь из офицеров, как рыцарь, овладеет им окончательно». После этого рассказа всегда и я старался не быть невежливым.

Когда матушка и я собрались домой, Анна Афанасьевна спросила меня, читаю ли я книги. Я ответил: «Читать книги люблю, но кроме славянских – Библии и Четий-Миней (две указанные я уже прочитал) – других не имею». Она вынесла на первый раз из своей библиотеки три книжки в кожаных переплётах и проложенные ленточками. Передавая их, мне сказала: «Я знаю, ваш брат неопрятен и небрежно обращается с читаемыми книгами, как и дьячки в церкви загибают углы в богослужебных книгах. Я этого не люблю и потому переложила ленточками, чтобы, читая книжку, и ты не загибал углов, а чтобы заложил ленточкой, где остановишься». Это замечание тоже подействовало благотворно на меня, потому что и теперь крайне неприятно на меня действует, когда вижу: читающий книгу или оборачивает обе её стороны к корешку, чтобы не сидя за столом и положив, как следует, книжку читать её, а чтобы можно было читать или ходя, или даже лёжа на постели, держа одною рукою. Или, прекращая чтение, загибают углы, чтобы потом отмечать скорее место, на котором остановились. Не люблю также и заметок, делаемых чтецом на полях не своей книги, не всегда основательных, а особенно – черчения, что на ум взбредёт, и даже слов нескромных (л. 45–47 об.).

Рассказы старой барыни

Также благотворны и назидательны, не только для меня, но и для матушки, не получившей никакого образования, и рассказы, какими Анна Афанасьевна имела обыкновение пересыпать свои умные, стройные и задушевные беседы. Вероятно, она сама получила образование в каком-нибудь высшем заведении, о чём, может быть, знала матушка, но я никогда не спрашивал её о том. Примеры в рассказах её приводились не без связи и отрывочно, а в самой строгой последовательности и естественном ходу речи и притом не сопровождались особыми наставлениями, а сами собой указывали на то, что из них вытекало. Приведу несколько примеров из рассказов её в разные времена или из собственной жизни, или слышанных ею, или вычитанных, оставшихся навсегда в моей памяти.

Вид через реку из слободы Дымково. Вятка

Старинная открытка

Мужская гимназия Вятки

Старинная открытка

Раз, по поводу собеседования о воспитании родителями детей, она рассказала о себе один случай: «Я была ещё молода, когда вышла замуж за вдовца-немца, у которого от первой жены остались двое детей. Воспитание их предоставил мне муж в полное моё распоряжение. Случилось, звали нас на вечер, детей за какую-то шалость или ссору я оштрафовала, привязав ниточкой к стулу в углу, а сама стала готовиться и одеваться на вечер, между тем, по рассеянности, о детях совсем забыла и уехала, не сняв с детей штрафа[202]. Вечер продолжался за полночь, а дети ложились спать рано. Горничная ясно видела, что я по молодости своей забыла о детях, и потому несколько раз предлагала детям развязать их и уложить спать, но дети ни за что не согласились на предложение девушки и предоставленные ею резоны и, таким образом, уснули привязанными, не дождавшись меня. Уж сколько я и бранила себя за неизвинительную рассеянность и забывчивость, и глубоко раскаивалась в том!» Так заключила рассказ свой укором себе! А я пришёл к выводу: какие милые, послушные и благопокорливые дети! Побольше дал бы Бог таких детей!