Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века

Почти каждый священно– и церковнослужитель, если он был уже немолод, имел в своём послужном списке такие наказания, которые надлежало заносить в официальные документы. Те же, у кого в послужных списках фигурировали не взыскания, а поощрения и награды, продвигались по службе – становились благочинными, привлекались для выполнения ответственных и почётных обязанностей по церковной и государственной линии.

Церковные наказания, с нынешней точки зрения, бывали не такими уж суровыми: месяц-другой, реже – три, в отрыве от привычной обстановки, в трудах и под наблюдением. Впрочем, и по государственным законам пребывание под стражей или в работных домах за не слишком значительные правонарушения также исчислялось лишь днями, неделями, месяцами. Многое зависело от конкретной ситуации и того человека, кто принимал решения: на обычное пьянство до поры до времени глаза закрывали, ну а потом злостный выпивоха мог получить как месяц, так и полгода. Возможно, кое-что объясняется пристрастностью и прямой продажностью консисторских чиновников, разбиравших такие случаи. Об этом можно судить не столько по документам, сколько по воспоминаниям и беллетристике. Тогдашние церковные люди, знатоки латыни, придумали псевдолатинскую фразу о том, что консистория – место, где устраивается священникам, дьяконам и пономарям «обдирация» и «облупация»[269].

Примечательна общая тенденция, которая просматривается за дотошными разбирательствами и «отеческими» наказаниями. К длиннобородым пастырям и их помощникам относились как к детям малым – контролируя и регламентируя, вникая и прощая, грозя и поощряя. И при этом начальству нужно было ещё задумываться о поддержании в народе ощущения церковной сакральности.

Тем не менее авторитет Церкви со времени её огосударствления при Петре I отнюдь не укреплялся. И когда в ходе революционных событий 1917 года была отменена обязательность исповеди и причастия, выяснилось, что истинными приверженцами церковных устоев оставались немногие. История дьячка Замятина помогает понять, почему дело обстояло именно так. Все эти дьячки-пьянчуги, вздорные дьяконы, драчливые священники жили бок о бок с простыми людьми, которые всё видели, примечали, да и выводы делали.

Глава 10 Семинарист Пинегин и садовая архитектура

Кровать и корм для канареек. За здоровье садовой беседки!По плану знаменитого архитектора. Два Александра и цесаревич Александр Николаевич

В Центральном государственном архиве Кировской области (ЦГАКО) хранится дело, озаглавленное: «Подлинные письма Ф. Пинегина к Н. П. Кулеву»[270]. В архивном деле – послания, выполненные аккуратным почерком, не слишком пространные. Фёдор Пинегин направлял их из Вятки в расположенный неподалёку уездный город Слободской (или Слободск, как иногда там указывалось). Адресовал он их своему дядюшке Никанору Петровичу Кулеву: «Милостивому Государю», «Его Благородию». Почти все письма датированы точно и относятся к 1835–1837 годам.

Кровать и корм для канареек

В России известно не слишком много собраний частных писем, относящихся к той давней эпохе. Особенно тех, что исходили от простых людей и адресовались персонам столь же незнаменитым.

Очевидно, Фёдор Пинегин был сыном протоиерея Григория Ивановича Пинегина (умершего в 1871 году), о котором современник писал, что «у него полон дом детей». Григорий, как считается, мог приходиться братом Фёдору Ивановичу Пинегину (в монашеском постриге – Феофилакту, ок. 1776–1829). Феофилакт сперва был настоятелем Крестовоздвиженского монастыря в Слободском, а затем, в 1824–1829 годах – архимандритом Вятского Успенского Трифонова монастыря[271].

Судя по всему, автор писем хорошо знал Слободской, где жили многие его родные и знакомые. Но кое-кто из его семейства находился, как и он сам, в губернском центре. В одном письме он передаёт не просто поклон, а «поклонишшо»[272], шутливо обозначая тем самым свойственную местному говору фонетическую особенность – долгий твёрдый звук «ш» вместо мягкого «щ».

Фёдор Пинегин учился в Вятской духовной семинарии. Ему принадлежит неопубликованное сочинение под заглавием «История Вятския страны по части Церковной», которое датировано 1838 годом[273]. Эта рукописная книжка выполнена тем же почерком и даже теми же чернилами, что и письма. На титульном листе указано: «История» составлена «учеником Вятской семинарии Высшего отделения Феодором Пинегиным»[274]. Если в 1838 году Пинегин ещё доучивался, то значит, и переписку он вёл, будучи семинаристом.