Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века

И Блинов, и Короленко были достаточно близки в вопросах, так сказать, стратегических. Они оба являлись людьми интеллигентно-народнического склада, оба болели душою за простых людей, оба сочувствовали удмуртам. Расхождение начиналось в тех частных вопросах, которые для каждого представлялись принципиальными. Блинов, считая себя учёным и знатоком этнографии, в надежде, что Академия способна будет признать его научные заслуги, настаивал на существовавшем у удмуртов в качестве пережитка каннибализме. И полагал, будто обсуждение этого вопроса вызовет к ним ещё большее сочувствие. А для Короленко разглагольствования на этакую тему означали соглашательство с инквизиторской по своей сути теорией и практикой полицейского следствия.

Как это бывало у русских интеллигентов, расхождения представлялись гораздо более важными, чем то, что объединяло. Общее могло и вовсе не замечаться. Теперь, когда нет ни той страны, ни тех проблем, ни тогдашней интеллигенции, нам легче разглядеть и осмыслить сходные идеалы и чаяния, которые были свойственны лучшим людям России.

Глава 14 Как кошек на ложки меняли

«Не я бью!» Промысловое животное. Битьё кошек – последнее дело. «Интересный исторический факт»

Кошатником в наше время назовут любителя кошек. Слово это не новое, и не столь уж давно его значение было совершенно иным.

«Не я бью!»

Чиновник и этнограф-любитель Василий Константинович Магницкий (1839–1901) во второй половине 1870-х годов собрал поверья и обряды русских жителей Уржумского уезда Вятской губернии. Среди прочего, им были отмечены действия кошатников (это «закупатели кошек», пояснял Магницкий). Они убивали кошку, схватив за задние лапы и с размаху ударяя её о свои сани. И произносили: «Не я бью – хозяин!» – чтобы на том свете кошки им глаза не выцарапали[421].

Такие слова – типичный для народной культуры перевод ответственности, переключение действия на более значимый субъект (например, в день Вербного воскресенья, когда прутьями похлёстывали людей и скотину ради здоровья и крепости, твердили: «Не я бью – верба бьёт!»)[422]. Про кошек иной раз рассказывали, будто они первыми встречают людей на том свете.

Так что слова кошатников хорошо объяснимы в контексте народных представлений.

Магницкий внёс наблюдения за кошатниками и в свой словарь уржумского диалекта, записав там: «Кошатники – нижегородские торговцы деревянной посудой; обзываются кошатниками за обмен посуды на кошек»[423].

В «Толковом словаре» В. И. Даля упоминаются кошатники, кошкари, кошкодавы, кошкодёры – это «разъезжающие по деревням торгаши, меняющие мелочный товар на кошек, для колотковых мехов. Выменяв кошку и убивая её тут же о колесо, кошкарь приговаривает: не я бью, хозяйка бьёт!»[424]. Термин «кошкодав» свидетельствует о том, что несчастных животных не только забивали, но и удавливали. Меха у Даля названы «колотковыми» – от способа забоя животного коротким ударом («колотком») о твёрдый предмет. У него также упомянут «колотковый мех, шубка (колоченый зверь)», с пояснением: «кошачий, как пёсий, называют сторожковым»[425]. Дело в том, что дворовую или пастушью собаку называли «сторожком» (от глагола «стеречь»), соответственно, «сторожковая шуба» – «собачья, пёсья, из собачьего меха». Даль уточнял: «Собачьих и кошачьх мехов нет в торговле, а есть сторожковые и колотковые меха» (курсив автора. –  В.К.)[426]. По-видимому, людям не очень-то хотелось прямо заявлять, что меховое изделие – из собак либо кошек, оттого и появились эти профессиональные термины-эвфемизмы.

Стало быть, не столь уж давно по нашим деревням массово добывали ценного зверя – кошку домашнюю обыкновенную. Современного человека не может не изумлять распространённость и обыденность жестокого промысла, который сопровождался привычным ритуализированным приговором.

Фотографии Сергея Лобовикова. Начало XX века

Фотография Сергея Лобовикова. Начало XX века

Промысловое животное