Ветвь Долгорукого

Араб помолчал, напугав своим рассказом не только Олексу, но и самого себя. А потом, глубоко, даже с облегчением, вздохнув, миролюбиво толкнул плечом в плечо Олексу.

– Нам это не грозит, мы с Зитой играть не будем… С Абу-Мутасимом потягаемся… Да, да, этот толстый кошелек любит шахматы, его-то и надо попотрошить.

Они остановились, Абу-Муаз полез в свой кошелек, висевший на широком поясе, и вынул несколько серебряных динариев. Послюнявив указательный палец правой руки, на котором отражали солнечный свет два дорогих перстня, посчитал монеты и дал их Олексе.

– Там неудобно будет давать тебе, – сказал он. – Здесь ишрин[108] динариев…

– Ишрин?! – округлил глаза Олекса и замотал головой. – Не-ет! А если я проиграю, господин Абу-Муаз?!

– Риск есть, – согласился араб, – но проиграешь, поставим еще, – хлопнул он ладонью по своему непустому кошельку. – Я при всех займу тебе еще столько же… И выиграем! – воскликнул он. – Я знаю толк в шахматах, видел, как ты играешь… У них есть свои табии[109], но ты играешь по-своему, этим собъешь их с толку… Только не спеши, обдумывай каждый ход…

Они вошли в помещение. Оно было просторное, но не сказать, чтобы уютное: голые стены, потолок, четыре окна по обе стороны. Людей, о чем-то говорящих и даже спорящих, собралось немало. В углах помещения и вдоль стен курили кальян. Сидели на коврах, поджав под себя ноги и опираясь локтями на подушечки. В самом центре помещения разостлан с затейливыми узорами и яркими цветами большой ковер. А на ковре – шахматная доска. Приход Абу-Муаза еще больше оживил собравшуюся компанию.

– Салям алейкум, – сжав ладони у груди, поклонился Абу-Муаз собравшимся.

– Алейкум ассалям, – вразнобой из углов и от стен послышались голоса.

– Сидевший возле доски араб, с узкой длинной седой бородой, с павшими бледными щеками, покрытыми морщинами, как бороздами вспаханное под озимь поле, встал, поклонился Абу-Муазу и тонким, неприятным на слух голосом скорее пропел, чем сказал:

– Ахлан васайлан[110], глубокоуважаемый ас-саиийийид кади.

Окружавшие шахматную доску приподняли свои зады, потеснились, давая место Абу-Муазу, но он не сразу сел, а прежде всего взял под руку Олексу и представил его собравшимся, которые давно с нескрываемым любопытством рассматривали молодого незнакомца. Даже любители кальяна, вынув изо рта трубку и широко открыв глаза, глядели на иноземного пришельца.

– Рус… Олекса аль Куява, – сказал Абу-Муаз.

В шелесте шепота это слово пошло кочевать от головы к голове. Многие арабы хорошо знали, что есть где-то за морем, на севере, город Куява. По рассказам купцов, в Киеве они продавали свой товар, всякие пряности, шелка, женские украшения, а покупали меха, воск, мед и многое другое, что имело прибыльную цену на родине.

– Алия шантранджи, – громко, чтобы все слышали, произнес роковые для Олексы слова Абу-Муаз: ведь араб назвал его мастером шахмат! Не напрасно же в помещении поднялся шум, и шеи всех, тонкие и толстые, длинные и накрепко приросшие к плечам, потянулись в сторону Олексы. Но больше всех вытянул шею Абу-Мутасим, которого Абу-Муаз назвал «толстым кошельком». Надо было играть.

И Олекса решительно, а куда было деваться, сел к доске, напротив, заняв место, умостился, ловко поджав под себя ноги Абу-Мутасим, в отличие от Олексы, который не знал, куда девать эти вдруг оказавшиеся лишними и такими неуклюжими собственные ноги. Только теперь Абу-Муаз решил присесть. Ему поднесли прибор для курения кальяна, но он рукой отстранил его:

– Шукран[111], – сухо сказал Абу-Муаз, не спуская глаз с шахматной доски.

– Фулюс! – просверлил глазами Олексу Абу-Мутасим.

Олекса уже знал, что «фулюс» – это деньги, и достал из кармана двадцать серебряных динариев.

– Ишрин! – с непередаваемым восторгом и восхищением закипело, зашипело в помещении.

– Ишрин?! – удивленно уставился на монеты Абу-Мутасим, он, как и все собравшиеся, не ожидал, что молодой незнакомец на первый кон сразу же поставит столько денег.

– Ишрин, – поняв, что отступать некуда, самодовольно ответил Олекса, хотя со лба его стекал пот и заливал глаза, и фигуры на доске были в тумане. Абу-Муаз, тоже довольный, кивнул головой.

Началась игра. К удивлению, длилась она недолго. Олексе везло: он на несколько шагов видел ход своих фигур, видел, что задумывал противник. Абу-Мутасим, видимо, был большим любителем шахмат, но как игрок он не представлял для Олексы никакой опасности. И он поставил мат. Какой поднялся шум в помещении, казалось, вот-вот упадет потолок! Опять, кряхтя и охая, с трудом встал с ковра старик с длинной узкой бородой и повертел головой на длинной, как у гусака шее, и поднял руку: в помещении наступила тишина.

– Арбаин! – раздался в тишине голос Абу-Муаза. «Ого, – подумал Олекса, – сорок динаров на кон…» Но он уже не боялся Абу-Мутасима, вот если кто другой посильнее сядет к доске!