Ветви Ихуа

Первые неприятности начались еще во дворе школы. Несколько ребятишек из четвертого или пятого класса сорвались с крашенных труб спортивной площадки и, догнав его, зашагали рядом, обратив к нему торжественные злые лица и молча улыбаясь. Когда они всем скопом поднимались по ступеням, Зубров услышал, как кто-то из старшеклассниц, стоявших в стороне, шепнул: «Девки, а вы знали, что Бульдозер красится?» Подруги захихикали.

Перед дверью он резко остановился, и один из преследователей, не ожидавший этого, ткнулся ему в спину.

— Вы идете или нет? — спросил мальчишка-бионер, и уже не в силах сдержаться, расхохотался.

Зубров круто развернулся.

— Вы, все! Проваливайте!

От его крика умолкли даже те, кто стояли поодаль.

Школьники на секунду опешили — явно не ожидали такого от учителя. Но тут один из них нашелся и с ухмылкой заявил:

— Не пустите в школу — мы на вас руководство натравим. Будет вам тогда.

Зубров весь задрожал от этой неожиданной дерзости, но тут мальчик злорадно прошипел:

— Ага! Вон и завучка!

По школьному двору в самом деле плыла массивная фигура Геры Омовны. Зубров бросил на малолетних преследователей безнадежный взгляд и, больше ничего не сказав, вошел в школу.

Первый урок он проводил в восьмом «Б». Судя по заметкам на первой странице журнала, этот класс, в отличие от десятого «А», составляли дети простых рабочих. Было среди них, правда, трое или четверо из интеллигентских семей, но родители их — мелкие служащие, вроде самого Зуброва.

Речь шла о ландшафтах. Зубров старался держаться к ученикам левым боком. Время от времени он косился на соседний дом, поглядывал на будильник в окне, — он стоял на прежнем месте.

Дети перешептывались, перебирали вероятные причины появления под учительским глазом фонаря. Порой на чьем-нибудь лице мелькала хитрая ухмылка, но не более.

Урок прошел тихо, без происшествий. Зуброву даже удалось через одного примерного парня передать журнал восьмого «Б» в учительскую.

Следующие два урока — в двух седьмых классах — также прошли более-менее спокойно. Осталось переждать окно, после которого придет девятый класс, и день можно считать пережитым.

«Судьба моя — врагу не пожелаешь, — думал Зубров, поглощая вермишель из банки. — Чем я того же Инзы хуже или Локкова, или тех вчерашних негодяев, или кого угодно? Почему они заставляют меня чувствовать себя ничтожеством, притом что сами творят все, что вздумается? Локков — сын секретаря обкома — носит патлы, болгарскую музыку слушает, а Инза и вовсе припеваючи живет, точно на каком-то особом положении… Я вот план на следующий год до сих пор не сдал, — так за это мое собственное чувство вины всякую волю у меня отбирает! А все эти, кто вокруг… Им же на святое начхать! Они высшие ценности попирают! И при этом спокойны, как слоны. Да кто они, черт возьми? Лицемеры… Что у них впереди? А может, они и счастливы, что такие, как я, есть, и больше им ничего и не надо? Одно только это понимание, что они выше меня в пищевой цепочке, как в животном мире… Нет! Дурацкая у меня логика! Бред и клевета! Это во мне неудачник говорит…»

Доев, Зубров открыл выдвижной шкафчик, собираясь взять салфетку, и увидел круглое зеркальце. Взяв его, стал разглядывать подбитый глаз.

Синяк немного побледнел, но по-прежнему оставался главной достопримечательностью лица. «Зайти в магазин и купить пудры?» — подумал он, но тут же отбросил эту затею, представив, с каким любопытством посмотрит на него продавщица.

Зуброву казалось, что он запер дверь, но он обманулся, и вошедшая Лина Рене застала его за попыткой припудриться мелом. От неожиданности он дернулся, зеркальце вывалилось из толстых пальцев и с тихим звоном разбилось.

Лина ойкнула и, видимо, без задних мыслей спросила:

— Что с вами, Орест Крофович?

«Они же еще не знают», — с грустью подумал Зубров. Он присел и, наклонив голову, начал собирать осколки. Жаль зеркальце. Оно прижилось у него еще на первом курсе, и вот настал его конец. Лина подбежала и принялась помогать.

— Не порежься, — проворчал Зубров. — Почему не на уроке?

— Физрук заболел… — Лина старалась не смотреть на учителя.

Зубров подумал, что Лина самая тактичная из тех, с кем он знаком, но при всем при том ей наверняка ужасно хочется про фонарь узнать.

— А я всем предложила идти к вам, — вдруг виновато сказала Лина. — Думала, если у вас есть время… можно было бы поговорить о том, что мы разбирали на внеклассном часе… ну, о болгарской пропаганде, помните?.. когда пришли только мы с Верником…

— Надо было у меня спросить вначале! — с досадой сказал он.

Лина ойкнула — на пол закапала кровь.

Зубров быстро положил собранные осколки на стол и, схватив Лину за руку, пережал порезанный палец. Кровь перестала капать, но он придавил слишком сильно, девочка вскрикнула. В это время дверь снова открылась, в класс вошел Верник, за ним Гудастов и другие.

— Ты что, совсем?! — крикнул Верник с порога. — Эй, пацаны!

Ученики бросились к Зуброву и остановились в трех шагах.

— Офигеть. — Верник смотрел то на окровавленную руку Лины, то на разукрашенное лицо Зуброва.