Ветви Ихуа

Зубров посмотрел на электронные часы. Может, пока не поздно, спрятать их под шкаф? Ведь придется же объяснять следователям, где раздобыл.

Он вспомнил о ноже. В квартире наверняка обыск устроят. Если бы нож в кухонном столе или кладовке лежал, еще куда ни шло, но он завернут в обрывок газеты и спрятан в духовке — готовая улика. Что сделано в неосознанном страхе, выльется в очередную беду.

А вообще черт с ними, с часами, пускай остаются. Проще рассказать все, как было. Никто ему, конечно, не поверит, но это не его проблемы. Головы кое-кому поломать придется. Ну и пускай ломают, авось, докумекаются, откуда все это взялось, — тогда и он тоже узнает.

Зубров отошел от окна и повалился на диван, — тот отозвался унылым скрипом.

Черт возьми, как же это могло произойти?

Ему запомнилось необычное ощущение — оно пришло за секунду до того, как он ударил: внезапно страх уступил место гневу, это было как вспышка света в темноте. В этот миг он мог выбирать. И он свой выбор сделал. И что с того, что это стоило ему спокойного будущего и свободы? Назад время не воротишь, жизнь совершила вираж, и теперь все будет по-другому.

Из-за предусмотрительно запертой Табитой Цвяк двери послышались шаги: по коридору шли несколько человек. Судя по тяжелому топоту, мужчины — строгие, уверенные, неумолимые. Безусловно, они вооружены. Попробуй оказать сопротивление или бежать — и они застрелят на месте, прямо здесь, в школе. Нет, он пришел сюда добровольно, чтобы сдаться, они наденут на него наручники и поведут по коридору, а затем через школьный двор.

Шаги были все ближе, и Зубров подумал, что возможность выбора все еще есть. Он задрожал и, поднявшись с дивана, задыхаясь, пошел к окну.

Зачем жить? Все, о чем мечтал, — чушь. Все, во что верил, — обман. Разве нет?

Открыть щеколды, спрыгнуть со второго этажа. Вон те двое в сиреневых шинелях окрикнут его, но он не послушает и бросится к забору. Тогда они начнут стрелять.

В дверном замке загремел ключ. Зубров положил руку на оконную щеколду, однако открывать не стал.

Дверь отворилась, и кто-то с порога сказал железным голосом:

— Зубров, на середину помещения! Руки за голову!

Вот, сейчас начнется. Перед тем как обернуться, он увидел, как во двор школы вкатилась черная «Волга», за ней еще одна, серая. Машины остановились, в обеих одновременно распахнулись все дверцы, и вышло несколько мужчин в штатском.

Зубров подчинился приказу. К нему подошли сзади и надели наручники, не тронув часы. Затем перед ним возник молодой милиционер в лейтенантских погонах.

— Лицом к стене, — сказал он.

Зубров стал, куда велели.

Он подумал о матери. Когда они ей об аресте сообщат? Должно быть, не сразу, а когда понадобятся ее свидетельства. А может, все это еще как-то обойдется? Может, она ни о чем и не узнает?

Не ври себе… Он уперся лбом в стену. С наивностью придется попрощаться, начинается другая жизнь — жестокая, реальная. «Ты сам этого захотел, — подумал он. — Все неприятности, которые были раньше, покажутся мелочью». Тюрьма — Зубров слыхал, что это такое.

Табитта тоже вошла в учительскую. Лейтенант предложил ей сесть и ответить на какие-то вопросы. Они заговорили вполголоса.

Зуброву надлежало оставаться на месте. Его охранял другой милиционер, очень маленького роста. Зубров не мог рассмотреть его краем глаза, но заметил, как он тщедушен. Неожиданно в голову взбрело, что вместо того, чтобы стать учителем, надо было идти служить в милицию: уж там-то он куда больше чувствовал бы себя на своем месте. «А может, не поздно еще к ним попроситься? — подумал он. — Что, если они прощают тех, кто…»

Он не успел развить эту идею, поскольку в эту минуту в учительскую решительным шагом вошел дородный мужчина в дорогом черном костюме и с холеным лицом, а за ним еще двое.

— Я — Локков, — сказал он. — Кто старший? Вы? Мне надо с вами поговорить, лейтенант. Пусть нас оставят наедине.

Зубров похолодел. Он украдкой повернулся и увидел, что лейтенант с чрезвычайно взволнованным лицом стоит по стойке «смирно».

— Пусть подождут за дверью, — повторил Локков-старший.

Лейтенант сделал знак маленькому милиционеру и тот вывел Зуброва в коридор. Было слышно, как следом посеменила перепуганная Табитта.

Их окружили пятеро штатских. Двое из них были так рослы, что доходили Зуброву чуть ли не до бровей, а по ширине плеч были почти равны ему.

— Допрыгался, — бесстрастно сказал один, и больше никто ничего к этому не добавил.

Зубров не хотел видеть их лица и отвел взгляд. Он вспомнил, как Ард полз на четвереньках по проходу между партами, и подумал, что если бы в руки не попалось зеркало, этого можно было бы избежать. Однако с другой стороны зеркало он не взял бы, если бы вчера его не избили, и вчера его не избили бы, если бы не надо было ездить к Инзе.

Они стояли минуты три, потом дверь распахнулась, и из учительской вышел Локков-старший. Зубров приметил, что у него большие залысины и седина, несмотря на моложавый вид. Локков кивнул, и двое охранников схватили Зуброва подмышки.

— Хныкин, ко мне! — послышался нервный голос лейтенанта.