Via Baltica (сборник)

– Будет еще несколько беспокойных дней – для тебя беспокойных. Потом до весны все должно утихнуть. Хотя кто их знает! Если зимой сам явишься в военкомат, это будет неплохо. Но ты ведь не явишься, верно? Так. Объявят розыск. Мусора будут следить за домом, станут наведываться к родителям. Операм раздадут твои фотографии. Могут захомутать в пивбаре, да где угодно. Если попала вожжа под хвост. Ты знаешь, кто зять Степашкина? Старлей, служит в военкомате. Очень упертый малый, редкостный карьерист. Ладно, поехали дальше. Языки у людей длинные, знаешь сам. Каково будет предкам Даниеле, когда придут? Приятного мало, то-то. Так вот, милый. Сам все испортил. Все, марш в ванную. И в постель. Завтра подброшу до Каунаса. А дальше сам доберешься.

Как сегодня вижу тот день и ту ночь от последней вечери в 3-й Советской до утра в пригородном коттедже. Столько времени пронеслось, даже обидно! Верно: все испоганил сам, правда, за все расплатился. Я бы не стал досматривать фильм с подобным сюжетом, а книгу забросил в угол. Но когда испытываешь такое на собственной шкуре, это не кажется ни смешным, ни банальным. И шутить не хочется. Меня могли засунуть в какой-нибудь воинский госпиталь, оттуда уже не сбежишь. Поди знай, чем все кончится. Наутро не хотелось вставать, вылезать из ванной. Но Грасильда уже барабанила в дверь:

– Эй, рекрут, живее! – Она уже вынырнула из кровати (размером с футбольное поле), уже причесалась, накрасилась. Через год она тут будет хозяйкой. Будет читать «Spiegel» и Солженицына. Что захочет, то и будет читать. Не скрываясь. А ведь этот журнал в каждом номере выливает ушаты грязи на нашу великую родину. Солженицын, наверное, уже пишет новый роман, она ведь старье не читает. Ладно, иду. А как неохота!

Завтрак: рюмочка коньяку, крепкий кофе, яичница с ветчиной, яблочный сок и проч.

– Ты что! – вдруг сказала она. – Не кури так много. Я все же хочу тебя. Дьявол, к чему бы это? Нехорошо. Чем тебя так привлекла Старкуте?

Я бы ответил: ничем – и сказал бы правду. Привязался, душой привязался, и все. Но предавать никого не хотелось. Я не забыл, с кем лежал в разоренной ремонтом – передвижной ? – больничной палате. Обет верности я не давал, но все же. Ведь я не Грасильда! Такая еще молодая, а все уже предусмотрела и взвесила. Или это болезнь, астма, думает за нее? Вряд ли. Сама везде успевает: глядь, хвать! Она и мысли читает:

– Заинька, я переживу и тебя, и твою чахоточницу. Не рой раньше времени яму другому, сам знаешь, что может случиться. Думаешь, все ради тряпок и этой избушки? Ради машины и шубы? Да, я ненавижу бедность и нищенство – хватит! Но не ради этого только. Хозяин этого дома – интеллигент, даже больше – интеллектуал. Все-таки дипломат. Безразмерная толерантность, ты понял? Швирмицкас ногтя его не стоит, ясно тебе?

– Сколько лет ему?

– Ладно. Пятьдесят пять. Самый сок. Разведен, это ему очень дорого стоило. Но он им нужен, а не наоборот.

– Странно, Грасе. Ты мне так помогла. Но послушай… А твоя астма? Хотя какое мне дело…

– Наука идет вперед. Как только изобретут панацею – мне доставят. И без задержки. Он получит мою молодость и энергию, а я – все, что мне вздумается.

Я уже перестал прислушиваться к тому, что она плела. Думал, как мне быть дальше. Формально ничто не мешало прикинуться ветошью и вернуться в палату. Конечно, ситуация усложнилась, но, может, не так все страшно, как показалось сначала? До весны – море времени. Но это кажется. Потому что время похоже на воду… Или пусть лучше схватят? Когда-нибудь все закончится. А к весне я уже оттрублю полгода! Нет. Ни за что! Да, воинская доля тяжела, но как прекрасен бодрый дух казармы! Запах пота, гари, шинелей, сапожной ваксы! Чтобы не забурел – ёнатирка полов, застилка кроватей, наряды по кухне вне очереди, караул, уборка плаца и прочее, прочее… И все это – с песней! В письмах они, понятное дело, всего не прочтут, но это слабое утешение, – для такого, как я, и чтоб не нашли переводчика? Но что я раскаркался! И без этого тошно. Как звучит одно из правил Мерфи? Хорошо себя чувствуете? Не волнуйтесь, это пройдет. И у Тома Уэйтса: «Все, кого я люблю, уже умерли или неизлечимо больны».

Оказывается, Грасильда прекрасно водит. Раз – и мы уже в Каунасе. Она сердилась, плутая по узким улочкам, и проклинала тупых пешеходов, лезущих под колеса. Несколько раз попыталась меня уколоть, но я проглотил:

– Хоть бы теперь отцепила значок, – почему-то заметил я. Сделала вид, что не слышит.

– Это тебе, – протянула пакет на автобусной остановке. Продукты. В кожаной элегантной корзинке. У нее продумана каждая мелочь: одела в чужое, обула в чужое, а все по мне. Мы холодно попрощались, не стали разыгрывать страстную сцену. Обоим было не по себе. Мы знали: наш спор продолжится и в разлуке. И забыть ничего не удастся.

9