Via Baltica (сборник)

Люция оставила вволю всяких съестных припасов, но после обеда я вышел на улицу – за куревом и газетами. Вдалеке промелькнул наш завкафедрой Альбинас Н. Рядом с колокольней св. Иоаннов – тоже издалека – я разглядел двух бывших своих однокурсниц. Все, больше никаких подозрительных лиц. Довольный, я возвратился к себе на базу и больше не выходил. Никому не звонил, Люции тоже никто не звонил. Я выпил несколько рюмок, прослушал по очереди Beatles и Доменико Модунъо, Вольдемара Матушку и даже Эдиту Пьеху. Потом отправился в «Вайву», посидел там час или два, познакомился с капитаном внутренних войск литовцем Болесловасом, который, стоило мне заикнуться о литературе, прямо расцвел. У него с нашей прозой, видите ли, родство – капитан в раннем детстве был дружен с Вайткусом. Они из одной деревни, вместе коров пасли. Да, Марюс Катилишкис [41] , когда-то его называли Вайткус. Другой бы что-нибудь записал, только не я. Я слушал внимательно, жадно – старый пень говорил горячо, все помнил отменно, включая клички коров. Дал мне свой телефон – домашний и даже рабочий, зачем? Я поблагодарил, хотя знал, что звонить не буду. Больше – никаких знакомств. Вернулся затемно, упал на кровать и спал до утра. Встал, выпил чаю, снова поспал, а проснувшись, понял две вещи: посещения «Вайвы» крайне опасны. И второе: все равно я туда пойду, не вытерплю! Первый раз в жизни у меня появились свои владения и относительная автономия. У меня были некоторые удобства, деньги, а инстинкт самосохранения взял и исчез – наверное, так бывает всегда? Наверное.

Проснулся заполдень, хотел поставить какую-нибудь пластинку, но тщетно: диск не крутился – не было света. Пришлось проверить предохранители – они в коридоре. Поменял. Пока ковырялся, мимо прошла кривая, вежливо поздоровалась, почему-то стала хихикать. При свете я ее разглядел – древняя, но не очень, и глазки такие живые… Я вышел курить во двор и там впервые увидел Долорес Луст. Я не знал, конечно, что это Долорес, что Луст, ничего не знал. Просто-напросто во дворе, на скамейке, раскрыв какую-то книжку, сидела тощая темноглазая девочка с длинными черными волосами, ножками толщиной с карандаш, в коричневых башмаках. Она деловито курила и листала страницы.

– Замерзнешь, деточка.

Перевела на меня глаза – тогда я и заметил, что они темные, – и улыбнулась: дяденька, не волнуйся! Поднялась и пошла. Таких тонюсеньких ножек я, правда, ни разу не видел. Больше я там ее не встречал, но запомнил – лет через десять мы познакомились при совершенно других обстоятельствах, и с этой поры Долорес Луст как некий незлобный призрак кочует по моим сочинениям. И будет так кочевать, пока я пишу.

Ночью затрещал телефон – и по долгим звонкам я понял: междугородка. Поднял трубку. Звонила Люция – она до сих пор в Москве, столько формальностей и волокиты, столько бюрократизма, но уже завтра, завтра! Шутила, смеялась, прощалась – и все: голос прервался на полуслове, а больше она не звонила. Последнее дуновенье Люции.

А дальше… Дальше случилось неотвратимое (если оценивать холодно и объективно). Только полный кретин мог вести себя так, как я. Назавтра должна была появиться пресловутая математичка. Мне это представлялось так: потеря свободы и прав человека, конец автономии и т. п.