Via Baltica (сборник)

Четверть века минуло с той поры, как я, оттрубив два года авиационным метеорологом, вернулся в холодный Вильнюс, где меня ожидали новые испытания и соблазны – уже гражданского применения. Чахотку я так и не подцепил, зато с каждым годом все больнее чувствую ушибленное в детстве колено, спотыкаюсь на левую ногу, или припадаю, как выражаются некоторые. Невозможно предугадать, когда оно вспомнит весну 1960 года, сдачу нормативов БГТО, прыжки в высоту – планка была на приличном для тринадцатилетнего уровне – 135 см. Я прыгал ножницами и приземлился на камень, откуда-то взявшийся в рыхлом песке. Не такой уж большой. Колено треснуло, я взвыл и похромал домой, боль притупилась через неделю, а после совсем прошла. Зато теперь появилась и становится с каждым годом острее. Ничего, можно и потерпеть.

Дальнейшая хроника не будет излишне пестрой; только упомяну, что Грасильда действительно вышла замуж за дипломата; жила она, кажется, в Африке то или в Латинской Америке, отпуск всегда проводила в Ниде или Паланге – многие там ее видели бодрой, подтянутой, полной презрения к недотепам, томящимся за железным занавесом. Я случайно услышал – давно это было! – что Грасильда все-таки отомстила медику, профсоюзнику и кавээнщику – некоему Швирмицкасу, я и фамилию его успел позабыть. Отомстила тонко, при помощи воображения и высоких знакомств: пустила слушок, что в Египте, в международном лагере отдыха и труда, где наш общественник находился вместе с другими комсомольскими вожаками, ему удалось подцепить сифилис. Повезло как утопленнику (как мне: и у меня получилась похоже, но с геморроем)! Бедный Швирмицкас! Все же знали, как он падок на женщин, а тут еще Африка! После развала империи Грасе с мужем вернулась в Литву, создала и возглавила Лигу женщин ; руководила бы до сих пор, но литовские лейбористы вспомнили, что ее благоверный неплохо сечет в дипломатии. Лига увяла, а Грасе очутилась где-то в Центральной Европе. У нее там, конечно, все хорошо, но сама она не очень здорова: худая как жердь и бездетная. Я ни разу ее не встречал, видел как-то по телевизору – та же саркастическая улыбка: еще не родился тот, кто меня поставит на место! Женщин такого склада – да и мужчин! – я наблюдал не раз, но Грасильда всех превзошла, тут ей не было равных.

Даниеле родила погодков – девочку и двух мальчиков. Жила с тем боксером в Каунасе, ни в чем не нуждалась, вот только туберкулез чересчур вольготно устроился в легких мужа. Он умер, оставив супругу и деток сопротивляться этому миру. Даниеле вернулась в свой городок, одного за другим похоронила родителей и нашла себе нового мужа – заведующего молочной фермой. Родила еще одного ребеночка – все они, к счастью, здоровы! – но молочник сел, стыдно сказать, за сметану! В тюрьме он донес администрации на блатного приятели ночью поймали этого дурака и всадили ему железный штырь прямо в сердце. Банальнее быть не может, конечно. Несчастная Даниеле – я как-то ее не узнал на курорте, том самом, где подстерег однажды доблестного Степашкина и пил холодную водку с автором первой книги. Кстати, о нем: книгу он напечатал, ходил поэтому гоголем, развелся с женой, жил с феей из «Тульпе», но больше не написал ни строчки. Подался в критики – и тут был слабым середнячком; в новые времена заделался было издателем (типа: ну сейчас я вам всем покажу!). Какое-то время, около полугода, вполне процветал. Потом надломился – тихо, без звука, не выдержав конкуренции. Ничего, продает цветы, венки и похоронные ленты, крутится!

А, Клигис! Не знаю, сколько лет он еще командовал школой и лагерем. Моложе, конечно, не стал, но пословица: седина в бороду,  – бес в ребро!  – на редкость к нему подходит. Механик однажды застукал его с женой и так отделал, так отметелил, что Клигис только чудом остался жив и спешно переселился в другое место: в городок на другом краю необъятной Литвы. Устроился сторожем или смотрителем при шлагбауме, точно не знаю.

Даниеле я сам навестил. Она преподавала в школе и не очень-то убивалась по своему молочнику. Мы сидели в старом саду, пили домашнее яблочное вино, трепались. Даниеле как-то поздоровела и покрупнела. Сестра так и не вышла в артистки, переехала в Каунас и стала работать продавщицей в магазине стройматериалов; она забрала к себе двух детей Даниеле, тех, что постарше. Один вместе с дворовой шпаной подломил киоск, теперь отдыхает в колонии. Веселого мало. О своей чахотке Даниеле сказала: знаешь, она законсервировалась. Очажок как будто покрылся коконом, ничего опасного. Проверяется дважды в год. Нет, не в автобусе, тех автобусов, наверное, уже не осталось?