Вячеслав Иванов

Расширился и круг посещавших дом Вяч. Иванова – в нем появились новые гости. Одним из них был французский религиозный мыслитель Жак Маритен, назначенный де Голлем послом в Ватикан. У генерала были очень непростые отношения с папой Пием XII. Дмитрий Иванов вспоминал об этом так: «Столкнулись две сильные личности. Это был очень запутанный конфликт. Тогда де Голль призвал Маритена, который вернулся из Америки, куда уехал во время войны, и желал только одного – дописать начатые книги. Думаю, он хотел, чтобы его назначили профессором в Коллеж де Франс, идеальное для него место работы, потому что там можно спокойно трудиться, а обязанностей не слишком много. Но де Голль воззвал к его лучшим чувствам, к его патриотизму и, преодолев колебания Маритена, отправил его в Рим… Он был от этого не в восторге, но какое-то время служил послом… Я в качестве журналиста находился в аэропорту Чампино, когда старенький военный самолет доставил Маритена из Парижа в Рим… Я был поражен тем, какой свет исходил от лица Маритена… Маритен, хотя и не говорил по-русски, знал творчество Вячеслава Иванова… Это знакомство несомненно доставило отцу огромное удовольствие. Я храню книги, которые Маритен дарил ему с дружескими и уважительными надписями»[529].

Вместе с Маритеном Вяч. Иванова в его квартире на Авентине часто навещала жена философа Раиса, происходившая из семьи русских евреев, поэтесса, пишущая на французском языке, эссеист и автор мемуаров.

Еще до окончания войны Вяч. Иванова навестил приехавший в Рим с фронта известный американский писатель Торнтон Уайлдер. Незнакомые друг с другом раньше, они вдруг ощутили глубокую внутреннюю близость. Несколько часов продолжалась их беседа о Книге Иова и притче о блудном сыне, навсегда оставшаяся в памяти обоих.

В доме на Авентине в последние годы жизни поэта бывали люди, принадлежавшие к интеллектуальной элите тогдашней Европы. Среди них были и французский экзистенциалист философ Габриэль Марсель, и знаменитые оксфордские филологи сэр Морис Баура и сэр Исайя Берлин. Оба они много занимались историей русской литературы ХХ века. Сэр Исайя Берлин оставил интереснейшие воспоминания о своих встречах с русскими писателями, в частности с А. А. Ахматовой. Благодаря им в переводе на английский язык вышла книга Вяч. Иванова о Достоевском. Они же подготовили к печати в знаменитом оксфордском издательстве Clarendon-Press сборник «Свет Вечерний». И еще очень много талантливых поэтов, историков литературы и искусства, художников, ученых, археологов из разных стран посещали гостеприимный дом на улице Леон Батиста Альберти. За несколько месяцев до кончины Вяч. Иванова его навестил старый московский знакомец, писатель Борис Зайцев, приехавший в Рим со своей женой Верой. Об этой встрече Зайцев вспоминал: «После завтрака в кабачке у берниниевской колоннады поехали к Вячеславу Иванову, на Авентин. Авентин моей молодости был еще таинственно-поэтическим местом Рима. Тянулись сады, огороды, заборы. Рядом с грядками капусты попадались низины, сплошь заросшие камышом… Тут жили некогда родители Алексея Человека Божия, отсюда и ушел он в нищету, благостность, и сюда воротился неузнанным.

Теперь известный поэт, столп русского символизма, доживал дни свои на этом холме. И вот в Страстную Пятницу, в день смерти Рафаэля, с которым только что повстречались в Ватикане, мы поднялись в четвертый этаж современного безличного дома и позвонили в квартиру Вячеслава Иванова.

Время есть время. Но и Вячеслав Иванов есть Вячеслав Иванов. Да, он изменился, конечно, оба мы не такие, как были некогда на Арбате или в Петербурге на “Башне”, все же в этом слабом, но “значительном” старце в ермолочке, с трудом поднявшемся с кресла, был и настоящий Вячеслав Иванов, пусть с добавлением позднего Тютчева. Мы обнялись не без волнения, расцеловались.

– Да, сил мало. Прежде в Университет ездил, читал студентам, потом студенты у меня собирались, а теперь всего два-три шага сделать могу… Теперь уже не читаю.

Но велика отрава писательства. Через несколько минут он сказал мне, что хотел бы вслух прочесть новую свою поэму… “Это не длинно, час, полтора…” – “Дорогой Вячеслав Иванович, у нас минуты считаны. Мы на один день в Риме…” – “Ну, так вкратце расскажу вам…”

Не помню содержания поэмы – нечто фантастическо-символическое, как будто связанное с древней Сербией – какой-то король…

Для меня дело было не в поэме, а в нем самом, отчасти и в моей дальней молодости, в счастливых временах цветения, поэзии, Италии – тут же был символ расставания…

Но минуты наши действительно были считаны… Пробыли у него полчаса, обнялись и расцеловались. Оба, конечно, понимали, что никогда не увидимся»[530].