Вячеслав Тихонов

— А надо было бы познакомиться! — недобро заметил Юрий Владимирович. — Хрущев — человек неуравновешенный и к тому же обиженный. Может легко пренебречь государственными интересами. Лучше всего, чтобы этих мемуаров не было вовсе. Но запрещать ему писать или поучать бывшего Первого секретаря нашей партии — не наше дело. А вот оберегать государственные интересы — наша прямая обязанность. Поэтому мы должны быть в курсе дела. Ты передай, пожалуйста, Луи, пусть не очень усердствует перед Хрущевым в благодарность за досрочное освобождение. Сам знаешь, у Хрущева руки повыше локтя в крови, и, выступая на съезде, он меньше всего думал о стране и о народе. Действовал по-хитрому: разоблачу Сталина — смою и свои грехи! Кто же станет разоблачать разоблачителя?!

Естественно, я поехал на дачу Луи, чтобы прослушать целиком хоть одну пленку и представить себе, как будут выглядеть мемуары бывшего Первого. До тех пор у меня не было ни малейших оснований жаловаться на неустойчивость своей нервной системы, но даже малая часть прослушанной пленки вызвала у меня нечто вроде шока. Как мог такой невежа, неспособный выразить свои мысли даже самыми простыми словами, более десяти лет править огромной державой и народом, веками располагавшим колоссальным интеллектуальным потенциалом?!

Речь из уст Хрущева лилась, как манная каша из волшебного горшка в известной детской сказке. Несвязная речь, запутанная, с бесконечным числом междометий, а то и просто невнятных звуков. Зачастую мысли наезжали друг на друга, и понять, о чем, собственно, он говорит, было никому не под силу. То и дело фраза обрывалась уже на половине, и нужно было иметь богатое воображение, чтобы понять, что предполагалось выразить во второй ее части.

Но и в тех кусках, где текст содержал хоть какой-то смысл, возникали серьезные проблемы. Мне прежде не приходилось читать какой-либо прозы, где все персонажи были сугубо отрицательны, за исключением одного — самого автора. Доставалось многим: китайцам, французам и даже его лучшему другу Фиделю Кастро. О соотечественниках, партийных товарищах и говорить нечего.

Что же касалось отношений Хрущева с тогдашним руководством и, главное, с Брежневым, то тут пенсионер союзного значения проявил себя далеко не таким безрассудным политиком, как приучил думать о себе. В своих мемуарах он ни словом ни о ком из стоящих у власти не обмолвился, мудро заботился о том, чтобы сохранить и для себя, и для всей многочисленной семьи все привилегии, предоставленные Брежневым.

Луи составил довольно подробный синопсис по всем пленкам, имеющимся у него, и вылетел в США, где договорился с известным издателем Горкиным. Условие поставил единственное: его фамилия никогда не прозвучит в связи с этой публикацией. Американцы, в свою очередь, потребовали: дайте оригиналы пленок, чтобы можно было идентифицировать голос Никиты Хрущева. Они нашли специалиста, который из всего этого словесного фарша испек великолепное блюдо. Им стал известный сейчас в нашей стране бывший первый заместитель госсекретаря США Строб Тэлбот. По сей день я не могу понять, как ему удалось расшифровать сбивчивые хрущевские мысли и выстроить хорошую логику повествования.

Дальше история с хрущевскими воспоминаниями развивалась следующим образом. Его безалаберный сын Сергей допустил утечку информации об отцовских трудах. Он воспринимал все происходящее как некую увлекательную игру и даже с радостью рассказывал знакомым о том, что за ним следят аж две машины наблюдения.

Хрущева меж тем вызвали в ЦК КПСС и провели с ним достаточно жесткий разговор. Некоторое время он пребывал в глубокой депрессии, которая, конечно же, жизни ему не продлила.

Все, однако, улеглось само собой после того, как книга бывшего Первого секретаря вышла в США. Для членов Политбюро ее изложили на трех страницах. Брежнев прочитал только первую, не увидел там себя и выбросил чтиво. Это был четкий сигнал исполнителям: забыть о существовании воспоминаний.

А вот некоторые высказывания Кеворкова, записанные мной в разное время.

«Здесь используйте хорошую мысль Вилли Брандта (Вячеслав Ервандович хорошо знавал бывшего канцлера ФРГ. — М. З.), которую он очень любил повторять: мир — это еще не все, но все без мира — ничто».

«Вы, Михаил, вообще-то бойтесь своих желаний. Они имеют свойство осуществляться».

«Если большая литература описывает личные взаимоотношения, маленькая — процессы, то мы с вами описываем политику. А бывший генеральный директор ТАСС Леонид Замятин любил спрашивать у журналистов: вы видели, как комар писает? Так вот политика еще тоньше! Не сомневаюсь, что вы мой намек поняли».

«Если бы люди говорили лишь то, что знают, писали лишь о том, в чем уверены, то поток информации выглядел бы ручейком и мы с вами остались бы безработными — ТАСС никому был бы не нужен».

«Этот порнофильм цензоры смотрели пять раз, прежде чем его запретить».

«Мудреть, Михаил, надо быстрее, чем стариться».

«Невежество не может быть аргументом ни при каких обстоятельствах. А гибкость — это плавный переход от одной точки зрения к другой».