Вязь (СИ)

Сквозь жаркий шепот джинна зазвучал нервный, смущенный, сладкий смех.

— Если я не сдержусь, Верона…

— То и черт с ним, — закончила ведьма, прикусив губу то ли от смущения, то ли от нетерпения, то ли от озвученной случайно мысли: — Если ты не сдержишься, это будет лучшая ночь в моей жизни, Шах.

Верона поцеловала джинна в уголок рта, пряча в мягких прикосновениях губ кроткую мольбу о том, за что грешники в писаниях горят в Адском пламени. Может ли оказаться самой сладкой в жизни мысль о грядущем грехе? Можно ли простить себе голод до новообретенного чувства? А невыносимое одиночество, когда — смешно, — опустело не лишившееся напряжения лоно? Вероне было стыдно, а вместе с тем до щекотки под подушечками пальцев интересно.

— Иди ко мне, — шептала она на ухо джинну, в шутку кусая мочку. Тот уворачивался, уговаривал, оправдывался, но каждое слово в конце концов сгорало в новом поцелуе или прикосновении. Чувственные вздохи Шаха сменялись ласковыми угрозами и яростным рыком. И вот мир Вероны круто перевернулся следом за ней — лицом в подушку. Снова были пальцы, тискающие между ног, пробующие прикосновения губ на коже внизу, затем языка, а за ним — горячей, широкой головки члена. Верона сдавалась джинну честными, сладкими стонами. Реальность залило густым, терпким киселем сгустившегося желания. Голова кружилась от запахов секса, среди которых был и собственный, — от Шахрура, когда тот ладонью зажал Вероне рот, прежде чем взять еще раз. Волевые пальцы сминали губы с криками.

Джинн двигался, как безумный, громкими шлепками о бедра ведьмы высекая признания, возвращая все спрессованные за время томительного ожидания эмоции. Он порой прихватывал кулаком волосы, прикусывал плечо и шею сзади; в затылок бились беспорядочные стоны и брань, смешанная со словами любви. Но ярче всего отзывались внизу сумасшедше быстрые, порывистые движения, одновременно утоляющие голод и развращающие сильнее, — от самого входа до глубины, где каждая оброненная Шахом капля семени рождала живое пламя. Бешеное напряжение сменялось немотой, которая отступала перед новыми сладкими спазмами. Последний из них взорвался внизу живота с такой силой, что у ведьмы потемнело в глазах. Задрожали руки, ноги, любовно натертое нутро пело переизбытком жара, и джинну пришлось остановиться просто потому, что объятие плоти стало слишком сильным. Верона заныла, шутливо моля о пощаде.

— Ты прекрасна, — выпалил Шахрур. Он тихо рассмеялся и отстранился, позволил остыть немного; воздух в прогретой до духоты комнате показался прохладным без тепла прижатого сверху тела. Но Верона все еще чувствовала опаляющие поцелуи пальцев на спине и ногах, чувствовала резонирующую близость джинна позади себя на кровати. Она обернулась — и сама бросилась в огонь.

Верона так и не смогла уснуть. Отдав Шахруру за ночь все силы, она приводила его в чувство ленивыми, невесомыми поцелуями.

— Нам пора. В новый мир. В новую жизнь.

На часах было полпятого, а за окном — утро, еще неотличимое от ночи. Шахрур, едва ли отдохнувший, как и ведьма, смешно спотыкался, в последний раз меряя шагами затихшую квартиру: из комнаты — в ванную, из ванной — в кухню. Но даже сонное раздражение не затмевало звенящее счастье. Напоследок все проверили: документы, вещи. Перекрыли газ и воду. Отключили электричество.

— Я вызвал такси, — устало улыбался Шахрур, застегивая куртку. — Должны успеть. И дорога как раз свободна. Можешь вообще представить, что вечером окажешься так далеко от дома?

— Не могу. Но впервые это не вселяет в меня ужаса. Даже наоборот! Жду с нетерпением, представляешь?

Присели на дорожку. Ведьма удивленному джинну пояснила, что это нужно для легкого пути. Телефон брякнул, сообщил о назначенном экипаже: «Черный Hyondai с номером YM305». В последний раз Верона закрывала дверь с каким-то затхлым ощущением печали. Фальшивой нотой проскочило оно среди мелодии побега и сгинуло, не успев осесть, осознаться.

— Я все еще боюсь ехать даже на поезде и не подумала о чем-то достаточно успокаивающем, — нараспев предупредила Верона джинна, когда они спускались по лестнице. Старые коридоры мрачно затихли в предрабочий час.

Единственная горящая светом фар машина на продуваемой всеми ветрами улице встретила путников теплым салоном, подвыветрившимся запахом табака и неприветливым «здрасте» таксиста. Шах устроился на заднем сиденье рядом с Вероной; расставаться не хотелось даже на секунду.

Отправились в абсолютной тишине — только радио вполголоса мычало какие-то безымянные хиты. За окном пролетали темные провалы окон. Ветви изрезали небо, словно прутья решетки; как хорошо, что солнце еще не подсветило купол. Верона нашла руку джинна, сплела пальцы. Внутри колотилось что-то важное, незавершенное. Страх прилип к позвоночнику, и бесконечное жжение в руке… Как Верона уже к нему привыкла! Настолько, что совсем перестала оборачиваться в поисках опасности, а под ребрами больше не собиралось неуютное шевеление внутренностей.