Вяземская Голгофа

На подходе к эвакогоспиталю ароматы угольного дымка и креозота разбавлялись сладким, тошнотворным душком смертных мук. Госпитальный двор на скорую руку обнесли заборцем. Листы шифера неплотно прилегали один к другому. Случайный прохожий имел случай полюбопытствовать, испугаться, отпрянуть и снова испугаться, но на этот раз – возможности стремительного падения с крутого откоса, ведущего к железной дороге. А девушка Клава с бесстрашием вступала в пределы чистилища. Она привыкла и тошнотворному запаху, и к виду гнойных бинтов, и к огромной оцинкованной ванне, куда санитары складывали ампутированные конечности. По госпитальному двору сновали озабоченные люди в белых халатах. В ворота вкатывались тентованные грузовики. Кто-то тащил носилки, кто-то исходящие паром ведра, иные ковыляли на костылях, чадя вонючими самокрутками. В углу, возле черного хода, стопкой лежали свежеизготовленные гробы. Серые тени усталости лежали на лицах. На бесконечных веревках, протянутых вдоль и поперек двора, гремело задубевшее на морозе бельё. Клава старалась не смотреть на бурые, несмываемые следы на ветхих простынях – свидетельства телесных мук. На неё никто не обращал внимания, и она по привычке заспешила в раздевалку. Там можно достать из сумки белый халат и переобуться. Время близилось к семи часам. Пора кормить Тимофея. Прежде чем юркнуть в раздевалку, она пробежалась по загаженному снежку туда, где в самом смрадном из углов этого страшного двора, за грудами ломаных ящиков, за кипами разнообразного хлама подмаргивало желтым светом окошко госпитальной палаты. Той самой палаты, где хворал Тимофей Ильин. Каждый раз, приходя сюда, Клава заглядывала в это окно. Изголовье Тимофеевой кровати находилось как раз под подоконником. В щели оконного переплета задували сквозняки, и Тимофей прикрывал голову подушкой. Клава хотела только увидеть его глаза, прошептать одними губами, дескать, я тут, уже пришла. Клава сунулась к окну. Тряхнула головой, опасаясь поверить увиденному, потерла варежкой стекло. Всё верно: постель Тимофея оказалась пуста и гладко прибрана. Клава почуяла, как в груди её зреет и ширится паника.

Она бежала самой короткой дорогой, пренебрегая раздевалкой, толкая встречных, оставляя без внимания скучную брань. Она спотыкалась о чьи-то костыли, ударялась о твердые плечи и дверные косяки. Добежав до нужной палаты, она долго металась между коек. Паника мешала ей найти узкое окошко и пустую кровать под ним. Лоб её взмок, платок сполз на плечи, пальтецо она сама распахнула. Стало немного легче. Клава опустилась на чью-то пустую кровать. Койки, расположенные рядом, также пустовали. Может быть, раненых отправили дальше, в тыл? Но когда? Куда? Эх, она ведь не приходила сюда целых три дня! Кто-то шастал по палате, топал, громыхал жестью. Наверное, это одна из санитарок. Может быть, спросить? Но обратиться с вопросом Ксения не успела. Пожилая, лет шестидесяти, простоватая женщина в белом халате и косынке, воздвиглась над ней монументом несгибаемому трудолюбию. Вооружение её соответствовало поставленным задачам: в правой руке она держала половую щетку на толстом черенке, в левой – пустое жестяное ведро.

– Зачем тут сидишь? – спросила санитарка.

– Не знаю, – отозвалась Клава.

– Ишь ты какая! Пальто драповое, платок лебяжьего пуха, брови подведены. Креста на тебе нет! Не стыдно быть такой красивой, когда люди вокруг мрут!

– Не подводила я брови, бабка! – огрызнулась Клава. – Да и что мне теперь, лицо закрыть паранджой? Слишком красиво оно для тебя? Ты знаешь отношение партии к религиозным извращениям?

– Уходи, откуда явилась. Здесь тебе не Дом мод.

– Я ищу капитана Ильина. Летчика.

– Лежал тут огрызок человека по фамилии Ильин. Всей-то корысти осталось меньше половины. Конечности отсекли – до нужника добраться не мог. А по мне, так лучше бы ему язык отняли. Такого тут понарассказывал!

– Он просто выдумывал от скуки.

– Выдумывал!

Санитарка поставила ведро на пол, щетку прислонила к спинке кровати и наклонилась над Клавой.

– Он такое нес, что не быть ему целым. Хорошо хоть, в таких местах, как это, длинноухих не водится, иначе…

– Да что ж такое он наговорил, бабка? – Клава начинала злиться.

– А про тысячи мертвецов в лесах? А про конную дивизию, вмерзшую в болото? А про то, как он падшую лошадь в лесу жрал? А про то, как в плен сдался? Товарищ Нестеров его бы сам в НКВД сдал, если б от него за версту тухлым мясом не воняло.

– Про конную дивизию я не слышала, – окрысилась Клава. – Да и ты, старая, не ори! Всякая гнида тыловая тут рассуждает про подвиги советских офицеров. Тимофей Ильин – герой! Он брата моего схоронил!

– Он хаял советскую власть! Да где это видано, чтобы запросто так позволили погибнуть тысячам людей! И где? Под самой под Москвой.