Вяземская Голгофа

– Скорее, уж преисподняя поднялась на поверхность, – проговорила возница, но Ксения не придала значения её словам.

– Вы знаете, я вышла замуж за военного дипломата, – продолжала она, расхаживая вдоль обочин. Кипарис внимательно следил за ней, то ускоряя, то замедляя шаг, а то и вовсе останавливаясь. – Сразу после войны мы уехали за границу. Прожила в Польше более пятнадцати лет. Я, конечно, возвращалась в СССР. Маму похоронить ну и разное-всякое. А год назад служба мужа закончилась, и мы вернулись насовсем. Я стала разыскивать старых друзей, восстанавливать оборванные связи. Конечно, многих забрала война. В числе прочих нашла старую школьную подругу Клавдию. Она-то и рассказала мне о судьбе нашего с ней общего знакомого, летчика, героя Испании. Муж помог мне. Нашел адреса интернатов для ветеранов войны. За год я много где успела побывать.

– Где же? – в вопросе возницы слышалось неподдельное любопытство.

– В Муроме, под Горьким, в Кировской области. И вот, наконец, я добралась сюда. Смотрите, какие цветы! Смотрите!

Ксения протянула вознице букет. Желто-фиолетовые искры отразились в темном зеркале стекол. Платок съехал на затылок, обнажив высокий, гладкий, без единой морщинки, болезненно-розовый лоб женщины. Надо лбом, там, где у Ксении начиналась кромка волос, у возницы блестела розовая, нежная, без единого волоска кожица. Темные очки оставляли открытой нижнюю часть лица. Щеки и подбородок женщины сплошь покрывали старые, чуть сглаженные временем, подернутые патиной возрастных морщин шрамы. Безгубый рот сползал на сторону в вечной язвительной ухмылке, будто недовольный своей работой портретист решил стереть нарисованное им лицо, но отвлекся, забыл, бросил работу недоделанной. Возница, словно застеснявшись пристального внимания Ксении, быстро поправила платок, скрыла плотной тканью увечья. Ксения молча протянула ей букет, но возница только тряхнула вожжами, никак не отреагировав на её жест. Тогда только Ксения поняла, что женщина абсолютно слепа.

– Я забыла спросить, как вас зовут?

– Лада.

* * *

Тимофей издали заметил Ладу. Вот повозка, влекомая серым конем, вывернула из леса. Вот и седок зачем-то спрыгнул с сиденья. Наверное, хочет пройтись, полюбоваться на их серые скалы, поесть морошки. Любопытно, кто седок: мужчина или женщина? Тимофей присмотрелся. Синие брюки заправлены в резиновые сапоги, брезентовая куртка с капюшоном, на голове – пестрый платок. Женщина… Пока повозка катилась под гору, она шла рядом с конем. Но вот дорога потянулась вверх, на склон холма, и пассажирка мигом заняла положенное ей место.

Путь с колокольни на бренную землю отнял немного времени. Тележка ждала его у подножия лестницы. Колеса тарахтят по старой брусчатке, часто запинаясь о щели между камней. Тимофей молнией проскакивает под арку. Вслед ему несется грозный окрик Сохви:

– Черти за ним гоняются! Дурак!

Вот уж над его головой тенистые кроны дерев, а вот и морда Кипариса, его лукавые, с чертовщинкой, очи.

– Лада! Лада! – кричит Тимофей, но он так же лукав, как орловский рысак. Зовет подружку, а сам знай себе посматривает на женщину в пролетке. Молода ли? Хороша ли собой?

Нет, пассажирка пролетки немолода, но дама. Лицо фарфоровое, брови – что журавлиные крылья, губы розовые, глаза ясные, внимательные, руки гладкие с красивыми ровными ногтями. Легкую жизнь прожила. Пассажирка смотрит на Тимофея, а сама, будто не решаясь обратиться непосредственно к нему, расспрашивает Ладу о нём: кто таков, имя, звание, откуда родом, какие имеет награды, где получил ранение, есть ли семья и дети. Та отвечает на все её вопросы прямо, особое внимание уделив его ребятам, Тимофеевичам. Ладушка не любит лукавить.

– Тимофей Ильин! – шепчет женщина. Глаза её полнятся влагой. Она становится перед Тимофеем на колени. Их лица оказываются вровень друг с другом. Тимофей втайне надеется, что сейчас она обнимет его и тогда он сможет ухватить её здоровой левой рукой. За что угодно ухватит, лишь бы дала повод. Но она не обнимает. Зачем-то крестит сначала его, потом себя. Интимный жест, доверительный. Каким образом, когда и где они познакомились?

– Ты откуда такая? – спрашивает Тимофей.

– Из Москвы, – отвечает она.

– Ах, из Москвы! – вопит Тимофей. – Как же я не догадался! Клавке привет! Помню по сей день, как она меня отгрузила! Я, конечно, пьянь-распьянь, но сунуть героя войны в мешок и выставить за дверь, как мусор какой-нибудь, – это подло! А я – герой! Герой!!!

Тимофей вопил бы ещё долго, если б в арке ворот не возникла крупная фигура Сохви.

– Я не забыла тебя. Всегда помнила. Ни тебя, ни войну невозможно забыть. Я искала тебя, чтобы сказать: я прощаю тебя.

– Да что ты можешь помнить о войне? – рычит Тимофей. – Что ты видела-то? Что ты мне прощаешь?

– Я помню, помню. – Женщина смиренно кивает, смотрит наверх, на шпиль колокольни. Ещё раз медленно осеняет себя и Тимофея крестом.

– Я помню, – повторяет она, – болото западнее Вязьмы, кладбищенский сторож из деревни Скрытня, Вовка Никто. Может быть, и ты помянешь его, Тимофей?