Вяземская Голгофа

Русские называют это «догнаться». Вот летчик и догнался. И стал совсем спокойным. Не то, что безногий танкист с обгоревшим лицом из триста пятидесятой палаты. Тот в пьянстве буен. Дерется. Третьего дня хватил Сохви костылем по спине. Ну, она, конечно, в долгу не осталась. А толку-то? Получит пенсию – опять водки запросит. И она опять ему принесет. Как же иначе? Но с танкистом проще. Он не станет по всему острову ползать. А летчик – будет, пока жив. Сохви не хотела надрывать живот. Сохви не хотела щадить ребра летчика. Да и что такому сделается? Волокла вниз по лестнице безо всякого почтения. А он лишь постанывал да бился головой о ступени. Звук получался забавный. Сохви улыбалась. Так они добрались до входа в верхний храм. Двери церкви были заложены засовом и заперты ржавым висячим замком. Увидев такое, посторонний подумал бы, что в церковь годами никто не ходит. Как бы не так! Ходит. Сохви ходит, у неё есть ключ! Сохви отопрет дверь, Сохви войдет в залитый светом чертог. Она помнит его величие и блеск, помнит сюжет каждой фрески. Войдя, Сохви отдала два земных поклона: направо – Христу, налево – Богородице.

– Я пришла, – сказала финка. – Я стою. Я жду. О, Богоматерь, о Всепетая, о Владычица!

Сохви бросила буяна на пол и сама опустилась на колени, не забыв придавить Тимофея для надежности обоими коленями.

– Помоги ему, Боже, узреть милость Твою! – просто сказала она.

Она смотрела на знакомые намоленные стены: лики, складки одежды, движения тел и жесты. Ей стало уютно и спокойно. Голова сделалась пуста, а сердце полно. Подходящее состояние для молитвы, и Сохви молилась.

За высокими окнами верхнего храма вспыхнул закат. Красные лучи вливаясь в светлый покой, придавая стертым ликам на потолке и стенах странную, почти одушевленную живость. Летчик под ногами у Сохви заворочался.

– Пора, – сказала Сохви. – Устрою тебя на ночь хорошо. Там ты получишь наставление. Всё по заслугам.

* * *

Тимофею наконец удалось найти опору – нечто большое, шершавое и живое – древесный ствол, очень толстый. Тимофей попытался объять его руками и не смог. Дерево оказалось преогромным. Надо сообразить, что к чему. Надо подумать. Если он спрыгнул вниз с колокольни, то должен был бы разбиться. Ведь у него нет крыльев, только руки, одна из которых безнадежно искалечена. Тимофей вытянул руки и заплакал. Крылья! У него были крылья, он мог взлететь, мог вспрыгнуть на крыло, мог танцевать фокстрот и бегать. Когда-то он думал, будто может всё. Тимофей зарыдал в голос.

– О чем ты плачешь, дитя? – спросил кто-то ласково.

– Капитан ВВС Тимофей Петрович Ильин, – внезапно для себя самого выпалил Тимофей. – Я не дитя тебе! А плачу о самом себе. Вывалился с колокольни. Наверное, ушибся. Теперь пытаюсь понять, где я и как выжил. Ведь с колокольни падать высоко!

– От тебя пахнет перегаром, – печально отозвался его собеседник. – Думаю, ты пьян. Причем пьян не первый день. В миру такое называют запоем.

– Ну и что?! – рыкнул Тимофей. – Меня баба бросила. Можешь ли ты понять, каково мне? Она меня не захотела! Предпочла жить в лесу, как белка на дереве, как лисица, как… Бог знает что!

– Вот именно! – неожиданно звонко воскликнул голос и, чуть помедлив, добавил:

– Я не изведал брачных уз, но догадываюсь, что ты горюешь крепко.

– Меня вообще бабы бросают, – почуяв сочувственное внимание, продолжил Тимофей. – Первая просто погибла. Понимаешь? Не стала жить…

– Богу душу отдала…

Тимофей всхлипнул. Слезы текли из глаз на бороду.

– Тебя как звать-то? – шмыгнув носом, спросил летчик.

– Антоном Ивановичем все называли.

– Что-то не слышал я такого имени на острове. Да ты не из тех ли колхозников?.. – Тимофей осекся, стал вглядываться в темноту. Антон Иванович должен быть где-то рядом.

– Ты в благодатное место попал, – продолжал голос. – Здесь много чудес происходит. Вот и с тобой тоже чудо случилось, потому что…

– Благодатное? Га-га-га! – Тимофей зашелся хриплым смехом. – Ты в интернате-то был? «Самоваров» видел? А крыс, что по лестницам шастают? У Витьки Попкова наглая скотина хлеб отняла. А Витька Попков – разведчик, вся грудь в орденах. А что он имеет? Пара сломанных костылей и единственный пиджачишко – всё его достояние! А Сашку Абрамова ты видел? У Сашки глаза одного нет, другой почти не видит, лицо обожжено и ноги…

– Видел я всех, – был ответ. – Тяжела жизнь отверженных. Я сам Христа ради юродивым был. Но трудился. Все послушания исполнял с ревностью.

– Я тоже служил. И исполнял приказы! И над этими вот островами с белофиннами сражался!

– Я знаю. Ты на Остров Благодати бомбы кидал, – проговорил голос. – Одна бомба прямо сюда попала. Ах!

– Слушай, ты, сволочь! – Тимофей начинал злиться. – Хватит со мной в прятки играть!

Он шарил по земле здоровой рукой в поисках хоть какого-нибудь оружия. Наконец ему попался сухой, ломкий сук. Ну что же, всё лучше, чем ничего. Но как найти невидимого говоруна в полной темноте?

– Эй, ты, колхозник! – звал Тимофей, стараясь говорить как можно ласковей.