Вяземская Голгофа

Был один из тихих вечеров в начале осени, когда давно уж замолчали и соловьи, и цикады, когда вечер может быть и безветрен, но так прохладен, что приходилось кутаться в осеннюю одежду. В такой вот вечер Ольга сидела на скамье, погасив над своим крылечком лампочку. Ей хотелось темноты и пустоты. И чтобы ни разговоров, ни лиц – ничего. Утром они с Сохви снова ходили на кладбище. Отвезли на каталке короткий гроб, опустили в могилу. Хорошо, хоть лопатами работать не пришлось – люди помогли. Ремесло могильщика ей пока не потребовалось осваивать. Зато Сохви всё может. Для неё самая грязная работа – праздник. Надо рыть могилу – выроет. Надо собрать насельников на скудные поминки – соберет. А они, как выпьют, так разговорятся. И все разговоры только о том, кого следующим на двухколесной каталке вниз с горы повезут. О войне не говорят, родню не поминают. Словно нет и не было в мире никогда и ничего, кроме Острова Благодати. Ольга ёжилась. Это ладожский сквозняк пытался заползти под её пальтецо. Но она не уходила в дом, словно ждала чего-то. Всё смотрела на полуприкрытую дверь противоположного подъезда. Дверь эта вела в узкий коридор, на лестницу и дальше в бывшие монашеские кельи, где ныне обитали инвалиды войны. Сейчас над дверью горел желтый глаз фонаря, освещая и вход в подъезд, и старую яблоню перед ним. Вот высокая, костлявая женщина появилась в дверном проеме. Она поставила у входа табуретку, села, закурила. Единственным украшением бесцветного, лишенного возраста лица Сохви была добрейшая улыбка, обнажавшая ряд ровных белых зубов. И она улыбнулась, когда следом за ней из двери выполз, громыхая крюком, калека. Этот не улыбался, хотя любил куражиться да кривляться, без стеснения обнажая пустые десны.

– Не спишь? – спросила женщина.

– Матрас жесткий. Подушка – ещё хуже, – отозвался летчик Ильин.

– Иди в храм.

– Не могу. Выпил с вечера. Пьяный в храм теперь не хожу. Давай здесь помолимся, а?

– Погоди. Я принесу часослов. – Женщина скрылась за дверью.

Ильин поначалу ждал спокойно, потом стал волноваться, ерзать, наконец закурил. От крыльца потянуло махорочным дымом. Ольга поначалу видела красный огонек папироски. Потом он пропал, а высокая санитарка всё не шла. Ольга вслушивалась и всматривалась. До неё долетали обрывки фраз:

– …оборони меня, Господи! Сбереги от соблазна… не хочу…

Похоже, летчик Ильин всё же начал молиться, не дожидаясь своей товарки. Ольга, стараясь ступать как можно тише, подобралась поближе. Остановилась за стволом яблони. Вот скрипнула дверь. Сохви снова появилась на крыльце.

– О чем плачешь? – в своей суховатой манере спросила она.

– Влюбился…

– Ха-ха! – смех финки походил на воронье карканье. – Все девушки с материка выйдут замуж. Вот увидишь.

– Она за меня не пойдет.

– Пойдет. Куда ей идти?

– Она – красивая, а я…

– Не очень.

– … безногий.

– Опять с колокольни будешь кидаться? Забыла русское слово.

– Забудь! Давай молиться.

– Влюбливый. То Лада, то Оля. Ха-ха! Дурак!

Ольга дрогнула. В числе двадцати девушек, прибывших вместе с нею на остров, были две её тезки. Которую же Ольгу они имеют в виду? Она задумалась.

* * *

Ольга много раз слышала о коварстве Ладоги, о бушующих на ней штормах, о внезапных туманах, наползающих на острова невесть откуда. С наступлением осени Ладога сделалась неспокойной, но деда Фадея это не останавливало. Он продолжал ходить на лов, будто нельзя ловить рыбу с берега! Словно спокойная монастырская бухта вовсе обмелела и не стало в ней рыбы! Нет, им надо, надрывая жилы, выходить на открытую воду. А там туманы, там ветра, внезапно нагоняющие высокую опасную волну. Да и зачем брать с собой в крошечную лодку безногого инвалида? Ольга, бегая взад и вперед по пирсу, всматриваясь вдаль, туда, где расходились в стороны берега островов Валаам и Скитского у входа в монастырскую бухту. Ольга ждала попусту. Ладога вторую неделю была неспокойна, и суда с материка не приходили.

– Работу забыла? – услышала она окрик Сохви.

– Высматриваю деда и летчика, – отозвалась Ольга.

– Зачем?

– Волнуюсь. Говорят, на Ладоге шторм. Странно. В бухте всё спокойно.

– Пойдем на мыс. Я покажу тебе Ладогу, – сказала Сохви.

Они пересекли площадь, прошли мимо машинно-тракторной станции и вышли за околицу центральной усадьбы. Здесь Сохви повернула налево и пошла неожиданно быстро. Ольга едва поспевала за ней. Хорошая, недавно отсыпанная щебнем дорога шла лесом. Сосняк рос на едва прикрытой почвой скале. Дождь кончился, солнце сияло ярко. На хвоинках и листочках подлеска роились блескучие искры. Им встречались люди, пешие и на конных повозках. На острове все были знакомы. Сохви, скучая, здоровалась с каждым. Ольга делала вид, будто смотрит по сторонам. Невежливо, зато откровенно. На Островах Благодати не существует этикета. Многим страдание смыкает уста, и смотреть в лица земляков становится невмоготу. Пусть думают, что и она страдает.