Вяземский

В Ницце находилось обширное русское общество отдыхающих — великий князь Константин Николаевич с красавицей женой Александрой Иосифовной, великая княгиня Екатерина Михайловна с мужем, герцогом Георгом Мек-ленбург-Стрелицким, принц Петр Георгиевич Ольденбургский с женой, семья декабриста князя Сергея Волконского, семьи Олсуфьевых, Кочубеев, Голицыных, Похвисневых; в порту города стоял корвет «Баян», на котором приплыл в Ниццу бывший сослуживец князя по цензуре поэт Аполлон Майков… Случались, таким образом, русские обеды и разговоры, «т.е. все кричали разом, перебивая друг друга, и все врали во всю мочь». Но такое общение, судя по ворчливой интонации Вяземского в дневнике, ему не особенно нравилось. Он все больше привыкал к обществу людей, которые доводились ему по возрасту детьми, а то и внуками — с ними гораздо легче дышалось, они были легки на подъем, не-зашорены, не боялись высказывать собственное мнение; да и сама молодежь, чувствуя искренний к себе интерес, обыкновенно не упускала случая поболтать с остроумным и многознающим старшим другом. Ровесники же вызывали в Петре Андреевиче неосознанное раздражение, все они казались ему скучными и бессмысленными, безнадежно застрявшими не то в 40-х, не то в 30-х годах; беседы с ними он называл «разговоры в царстве мертвых». Кроме того, они напоминали ему о собственном возрасте, а с ним Вяземский мириться отнюдь не собирался. Например, министра иностранных дел князя Горчакова, который был моложе Петра Андреевича на шесть лет, он пренебрежительно называет в дневнике ни много ни мало «старой кокеткой»!.. Кстати, именно в связи с Горчаковым и именно зимой 1858/59 года Вяземский бросил одно из самых легендарных своих mots. С усмешкой наблюдая за тем, как министр пытается ухаживать за молоденькой графиней Олсуфьевой, Вяземский произнес:

— Помнится, пятьдесят лет назад я имел куда больший успех у бабушки этой девицы…

Гораздо больше времени, чем прежде, он проводил теперь и в обществе иностранцев — записная книжка переполнена именами британских, французских и итальянских дипломатов, с которыми князь обсуждал последние политические события (а они были довольно бурными: в апреле — июне гремела война между Австрией и Францией, в результате которой, кстати, Ницца отошла к последней; в начале мая Вяземский даже съездил в зону боевых действий, в Геную и Турин). Стихи сочинялись исправно, большая часть их относилась к разряду «фотографий» — так князь называл обширные зарифмованные пейзажи, которые в обилии появились в его творчестве начиная с 40-х. И «Вечер в Ницце», и «Прощание с Ниццею» получились подчеркнуто старомодными и тяжеловесными, их живописность часто граничит с красивостью в дурном смысле этого слова. Пожалуй, только финальная строфа «Вечера в Ницце» может поспорить по мелодике и изяществу с лучшими элегиями Жуковского, да еще стихотворение «Дорогою из Ниццы в Канны» приятно удивляет неожиданным переходом от описания роскошных южных ландшафтов к воспоминанию о заснеженной России. Об этом — и две шуточные строфы (выходка, как говорил сам Вяземский, — то есть то, что выходилось у него во время прогулки):

Природа всем нам мать родная;
Не спорю я, но для чего ж,
Детей дарами наделяя,
Неровен так ее дележ?
Здесь — солнце,

апельсины, розы, Природы прелесть и любовь,
А там — туманы да морозы,
Капуста, редька и морковь.

В апреле в Ницце уже вовсю цвели апельсиновые деревья, благоухали мимозы… На три недели город захлестнул великолепный парад цветов… 15 мая 1859 года, отдав все свои русские книги консулу для церковной библиотеки, Вяземский с женой мальпостом выехали в Марсель, откуда по железной дороге отправились в живописный Арль. Они задумали повторить маршрут путешествия Карамзина 1790 года. Весь юг Франции — лавандовые поля нежно-фиолетового цвета… Виноградники, которые князь прозаично сравнил с воткнутыми в землю вениками… В Арле осмотрели руины римского амфитеатра, в Авиньону — церкви, в Ниме — снова амфитеатр, в Монпелье — медицинский институт. Побывал Вяземский и на бое быков, и в местном кафешантане, с удовольствием отметив: «Я очень люблю таскаться по демократическим сборищам: крик, свист»… В Ниме он встретил давнего знакомца по Парижу, поэта-булочника Ребуля, который прочел князю свою новую поэму.