Видят ли березы сны

– Не прощаемся, – покорно кивнула головой Анна. Он выпустил ее руку из своей, так что та безвольно опустилась вдоль тела, точно ивовая ветка. Едва ли можно было сказать, что-то больше, чем было сказано, и накинув на голову шаль, Анна торопливым шагом удалилась.

Николай, опершись об угол дома, закурив сигарету, долго еще смотрел ей вслед, пока ее очертания не превратилась в точку, а потом, смешавшись с толпой и вовсе растворились. Странные и до этого неизведанные чувства, словно тиски, сдавили грудь, и счастье, и грусть, и наслаждение, и недовольство собой. Не зря он твердил себе всегда, что благими намерениями вымощена дорога в ад, стало быть, чтобы это понять, непременно надобно по этой дороге пройти. И теперь, в попытке помочь ей, он и сам не заметил, как попал в западню. Будто новичок, совсем юный и несмышлёный попался в любовные топи, в которых до него утонуло столько глупцов, а сколько глупцов еще утонет.

Он с тоской посмотрел на этот дикий сибирский город, на три дворца посередь тайги, на эту грязь и бедность, и ему захотелось прямо сейчас оседлать коня и нестись со всех ног отсюда, пока не поздно. Он сердито бросил сигарету, а потом со злостью растоптал ее, так что под ногами загорелись мелкие искры. Почему то в голове зазвучала музыка Доницетти, услышанная им в опере год назад. Едва ли мелодия нашла отклик в его сердце тогда, но сейчас испив любовный напиток до дна, он в полной мере прочувствовал ее. Как верно комично он выглядит сейчас, в этой дыре, в этом захолустье, в этом Богом забытом месте, словно сибирский Неморино. Что ж, и не такие умы глупели от любовного напитка, – подумал Николай и зашагал твердой походкой обратно.

Поздно возвратившись, пропустив обед и едва не пропустив ужин, Анна тихонько пробралась к себе в комнату. Она чувствовала запах его сигарет, так плотно впитавшийся в одежду, что боясь, вызвать подозрения, она быстро переоделась. Может это был всего лишь страх, но ей казалось, что все тотчас поймут, где и с кем она была. Нина Терентьевна в гостиной как всегда после обедни пила чай. Она сердито посмотрела на Анну, и хотя та, по своим делам отлучалась крайне редко, даже эти редкие часы, потраченные на себя, вызывали в ней недовольство, как будто вся жизнь Анны, должна была быть посвящена исключительно ей и ее дочерям.

– Ну наконец то, ты вернулась Анна, девочки сейчас в саду, пожалуй, не стоит им мешать, сегодня крайне тяжелый день. Такая головная боль, – и она стала театрально потирать свои виски, – и ломит, и вот здесь давит, – указав на затылок, – непременно сегодня ночью будет гроза. Вот, запомни, я как никто могу с точностью предугадать погоду, на снег у меня ноют ноги, а голова к дождю. Ты ведь, была сегодня у аптекаря, ходила за порошком от головной боли. Как раз то, что мне сейчас необходимо. Принеси мне его, пожалуйста, сил, уже терпеть эту боль нет, – и она в изнеможении откинулась на диван.

Анна в оцепенении застыла, мысли и чувства ее находились в таком смятении, что она совсем упустила повод, по которому отлучалась. И теперь, словно пойманная на преступлении, она судорожно придумывала, что ей сказать в свое оправдание. Имея столь малый опыт в обмане, привыкнув говорить исключительно правду, а в случае, когда правду сказать нельзя – молчать, теперь Анна находилась в новом и крайне непривычном для себя положении.

– Нина Терентьевна, вы же знаете, как в наших краях тяжело с некоторыми товарами, так много всего ненужного, и никогда нет того что действительно необходимо, – она постаралась сказать это как можно искренне, но голос ее дрожал и не слушался, какое право слово, получилось жалкое оправдание. В тот момент она не верила самой себе, а это главное правило лжи, ибо ложь становится правдой, тогда когда ты начинаешь в нее верить.

Но к удивлению Анны, в глазах купчихи не было и тени сомнения. Это было так странно, потому что зачастую, когда Анна говорила ей правду, она натыкалась лишь на стену сомнений и недоверия. По всей видимости, ложь для людей привычней правды, – подумала Анна. За сегодняшний день, она сделала для себя столько открытий, сколько не сделала и за всю жизнь. Теперь это был такой знакомый, но в то же время новый мир.

– Тогда я с вашего позволения пойду в сад к девочкам? – спросила Анна.

– Да, да, ступай. Они хотя и с Татьяной, но ты же знаешь ее, непременно научит чему дурному.

Анна рада была освободиться из под пристального взора хозяйки, и хотя та, ничего не заподозрила, чем скорее она скроется с ее глаз, тем лучше, долго играть в этом чуждом для ее натуры спектакле она не могла, фарс вот-вот мог быть раскрыт.