Вихрь

— Правильно, крестный… Истинная правда… — отвечает крестьянин и еще крепче зажимает под мышкой четыре колышка. Выбрасывая вперед ногу, он поднимает ею целый фонтан грязи, которая летит далеко во все стороны.

Идут, переговариваясь между собой. Всех их мочит дождь. Одни из них еще молоды, другие — в годах, они принадлежат к разным партиям, но сейчас все они просто люди, крестьяне.

— Бумажки у тебя, свояк? — спрашивает председатель комиссии, оборачиваясь назад.

— У меня, свояк, у меня.

— Значит, списки у тебя?

— У меня.

— Ну, тогда… — Председатель останавливается перед канавой, которая отделяет господскую землю от общинной земли.

Крестьяне выходят к канаве, счищают с сапог и ботинок комки грязи, закуривают, а сами поглядывают на господскую землю. Они часто переступали через эту канаву — когда шли на поденщину и когда хотели что-нибудь стянуть с господского поля: тыкву или несколько початков кукурузы…

— Мы с этой канавой быстро покончим, — говорит председатель и спускается в канаву.

Крестьяне тянутся за ним. Некоторое время они идут друг возле друга по дну канавы цепочкой, затем передние вылезают из нее. Перед ними расстилается земля, принадлежавшая до сего дня епископу.

— Пошли, люди, пошли! — кричит председатель и разматывает цепь. Какой-то крестьянин подхватывает конец цепи и бежит с нею по прошлогодней борозде.

Дождик все же перестает моросить. Выглянуло солнышко, и грязь на дороге, освещенная солнечными лучами, издалека кажется серебряной.

Раздел земли продолжался в течение нескольких дней. Разделили землю первый раз и тут же решили, что разделили неправильно. Пришлось делить заново. Снова внесли в список всех желающих, причем вместо четырех хольдов каждому выпало по четыре с половиной, да еще осталось около трехсот хольдов. Подсчитали и только теперь узнали, как много земли было у епископа. Решили, что лучше переделить еще раз, лишь бы справедливо вышло. Ускорить раздел земли требовали обстоятельства: во-первых, озимые посевы, во-вторых, политическая необходимость. Пока земля не будет разделена, очень трудно выяснить на селе политическую обстановку. А это очень важно. До этого невозможно даже узнать, кто к какой партии принадлежит.

Когда были присланы делегаты, казалось, что самая сильная партия — это партия мелких сельских хозяев, но потом люди начали намекать то на то, то на это… Председателем комиссии был коммунист, а секретарь — от крестьянской партии.

— Ну, свояк, и с этим разделались… — проговорил секретарь комиссии, обращаясь к председателю, и стал сворачивать цигарку.

— Разделались. Но неприятностей еще много будет…

— Что будет, то будет, но как-нибудь уладим и их. Остальное пойдет легче. Да и собрание нужно провести, — говорит секретарь и с любопытством смотрит на председателя, который к тому же приходится ему свояком.

Председатель удивлен. Он, собственно, тоже подумывал над этим, но вот свояк его опередил.

— Когда будет собрание? Утром или вечером?

— Под вечер. Днем сейчас никакого собрания не соберешь. Разве что в воскресенье…

Разговаривая, оба направляются в село. Погода под вечер установилась хорошая. На меже, отделяющей господскую, землю, собралось много народу: одни пришли просто посмотреть на землю, другие — обойти собственный участок, третьи — постоять на дороге, заложив руки в карманы. Вскоре большинство из них направляется домой, сначала пройдутся по аллее, потом по селу, а некоторые заглянут и в корчму. Кое-кто постоит перед ней в нерешительности и уйдет, а некоторые, быстро решившись, войдут внутрь.

Корчма как бы фильтрует прохожих с улицы: одних она задерживает, других — нет. Следует признать, что корчма затягивает только избранных, как и церковь. Как у храма божьего есть прихожане, так у корчмы завсегдатаи.

Однако в связи с разделом земли оба эти заведения как бы слились. Сейчас в корчму заходят и ярые богомольцы, а в прошлое воскресенье в церкви, например, видели Яноша Лехо, которого там не видели с самого дня его венчания. Люди любят везде бывать, всем интересоваться, думать обо всем, а не только о делах общины или церкви.

Один день церковь полна народу, другой день — корчма. На третий день — кузница, затем — цирюльня… Позавчера, например, хоронили старого Шенебикаи, так копать ему могилу вышло полсела, если не больше. Люди готовы сбежаться на первый свист. Пропала у кого-то борона со двора — по этому поводу собирается масса народу, и каждый норовит высказаться о случившемся.

— Если поймаем вора, повесим! — грозит один. — Есть у нас демократия или нету? Воровать у господ, как раньше, — другое дело. Это вовсе и не воровстве было. За это хвалить надо. Но чтобы один крестьянин воровал у другого — это уже безбожно.

— А что, если борону стащил кто-нибудь из скрывающихся господ? — раздается другой голос.

— Из господ? Борону?! Уж не рехнулся ли ты случайно, Шандор? — возражает третий. Ему трудно представить, чтобы кто-то из господ, воспользовавшись темнотой, на собственном горбу утащил борону. — Ха-ха… Ха-ха-ха!.. Не может этого быть…