Вихрь

Однажды Гейнц сидел перед домом на низенькой крашенной зеленой краской табуретке и, прищурив голубые глаза, смотрел на заходящее солнце, часто мигая ресницами. Сынишка, широко раскинув ручонки, чтобы не упасть, осторожно переставлял свои полные ножки. Видимо, он хотел дойти до бочки с дождевой водой. В этот момент Гейнца охватило странное чувство. Ему вдруг показалось, что он находится не дома, а во дворе у русского крестьянина. Во дворе того самого дома, где он когда-то… Там так же робко переставлял ножки хозяйский сын, и там тоже была бочка. Подол синей рубашонки мальчугана развевался сзади, а из-под него было видно здоровое крепкое тельце и сильные ножки ребенка. Гейнц на глаз определил расстояние, которое отделяло его от ребенка. В руках у Гейнца был тесак, который он вынул из кожаных ножен, висевших у него на поясе. Он вытянул руку и прицелился. Мальчик, вытянув вперед ручонки, подошел к бочке почти вплотную. Тесак со свистом рассек воздух и врезался ребенку прямо в позвоночник, пригвоздив малыша к пузатой, покрытой плесенью бочке. Маленькие ручонки и ножки мальчика несколько мгновений как-то странно подергивались. В этот момент раздался душераздирающий крик: из глубины двора выбежала молодая женщина. Молнией она подскочила к малышу, наклонилась над ним, раскинув руки, прижала его к себе.

«Словно лягушка», — презрительно подумал Гейнц и рассмеялся.

Мать мальчика схватилась руками за голову, словно хотела поправить светлые волосы, собранные венцом на голове. Рот у нее был так широко открыт, что были видны два ряда безукоризненных белоснежных зубов. Слегка повернувшись, она, не проронив ни звука, упала на утоптанную землю двора. Гейнц подошел к женщине, тронул ее ногой — она не пошевелилась. На лице ее застыла страшная гримаса.

«Разрыв сердца», — подумал Гейнц и еще раз пнул женщину носком сапога. С чувством приятного опьянения он посмотрел на свой тесак, который все еще торчал в спине малыша.

Вот и сейчас, глядя на своего сына, Гейнц невольно подумал о том, крепка ли его рука, как прежде, и попал ли бы он сейчас ножом в сына, как некогда в русского мальчика. Сумел ли бы он сейчас пригвоздить его к бочке, как того?

«Что за черт! — выругался Гейнц, отгоняя от себя навязчивую мысль. — Ведь это же Гейнц, мой маленький Гейнц!»

Однако навязчивая мысль по-прежнему не давала ему покоя, как он ни старался избавиться от нее. Мысленно Гейнц видел нож в розовой спине мальчика, как раз между лопатками. В этот момент Эмма вышла с огорода и, подойдя быстрыми шагами к сыну, наклонилась и поцеловала его.

«Сейчас самый момент», — промелькнула в голове Гейнца бредовая мысль… И он почувствовал, как руку его свела судорога. Правда, судорога скоро прошла. Гейнц недоумевающе огляделся по сторонам.

«Я дома, дома, — повторил он несколько раз про себя, — а это мой сын и Эмма».

Однако ночью во сне он видел русского мальчика и его мать и вновь пережил то, что чувствовал, когда бросал в него тесак.

На следующий день, когда сынишка играл возле бочки, Гейнца снова одолевала мысль: «А могу ли я с такой же точностью достать его ножом, как тогда русского мальчишку?»

В кухне на столе лежал нож с длинным лезвием, которым обычно резали хлеб. И вновь руку Гейнца свела судорога. Внезапно он встал и неверной походкой (ноги у него дрожали) подошел к бочке. Вылив из нее дождевую воду, он закатил бочку в сарай. Вернувшись, снова сел на табуретку и немного успокоился. Перед его глазами уже не было цели, а видение русской крестьянки и ее сына исчезло.

Однако ночью все началось сначала. Гейнц, скрипя зубами, проснулся в холодном поту. Во сне он видел русскую женщину, но только она была почему-то похожа на Эмму. И на лице у нее застыла беззвучная, страшная улыбка. Весь день Гейнц работал как сонный, с трудом ворочая лопатой. Тесть даже подшутил над ним, сказав, что медовый месяц давно прошел и по ночам нужно спать. Гейнц угрюмо промолчал, ничего не ответив на шутку старика.

Под вечер он снова сидел на табуретке, присматривая за сыном. Эмма в это время ежедневно поливала грядки. С удивлением Гейнц увидел, что бочка стоит на старом месте, а сынишка ковыляет около нее.

«Наверняка попал бы, — подумал Гейнц, чувствуя, как внутри у него растет страстное желание услышать звук летящего ножа, увидеть, как лезвие ножа врезается в тело ребенка. — А неплохая вещь война, — продолжал думать Гейнц, — очень неплохая. Человек на ней многому учится и многое способен вынести».

От этих дум его отвлекла Эмма, которая шла по двору, шлепая тапками. Она подошла к бочке и заглянула в нее.

— Куда девалась дождевая вода? — недовольным голосом спросила она. — Какой дурак надумал вылить ее, а бочку закатить в сарай? Дождевая вода так хорошо отстирывает белье.