Вихрь

«Грета, все равно, что граната, у которой выгорела середина, — думал Гейнц. — В свое время она была хорошая, а теперь только дымит. Пора ее бросать».

Он пропустил через любовное «сито» чуть ли не всех местных женщин. Удержаться удалось только двум. Одной из них была вдова Дительне, унаследовавшая от мужа большой дом и виноградник, но у нее был серьезный изъян. Несмотря на восемь лет супружеской жизни, она оставалась бесплодной. А Гейнц не терпел даже на скотном дворе яловых коров. Скрепя сердце ему пришлось отказаться от этой выгодной невесты с ее доходным хозяйством. Второй подходящей женщиной была двадцатисемилетняя Эмма Пау, ближайшая соседка Гейнца. Она была некрасивой, с толстыми, сильными руками и ногами, которые были для Гейнца убедительным свидетельством того, что ему не нужно будет бояться за свое хозяйство. С ней не надо было бояться бесплодности. За время войны Эмма прижила ребеночка от одного отпускника-солдата. Правда, малыш заболел какой-то инфекционной болезнью и умер, дожив до двух месяцев.

Итак, Гейнц решил остановить свой выбор на Эмме. Свадьбу справили веселую. Родители невесты не ударили в грязь лицом: в саду были установлены столы, которые ломились от различных домашних печеностей, мяса, фруктов и прочего, по бутылкам разлили полторы огромных бочки вина. Старшие члены авторитетной семьи по мужской линии прославляли всевозможные достоинства Гейнца, бравого германского солдата, рачительного хозяина, смогущего обеспечить процветание своего дома. Гейнц, по горло насытившись жирным мясом и щедрыми похвалами, раскрасневшийся, расстегнул пиджак и пошел танцевать. Эмма, не говоря ни слова, однако с выдержкой, достойной удивления, кружилась в танце, а когда гости затянули тирольские песни, начала хлопать в такт своими огромными ладонями по мощным ляжкам.

Звезды на небе уже начали бледнеть, когда потный Гейнц с покрасневшими глазами по-военному подошел к своему кузену и, попросив лихо крутящуюся с ним в вальсе невесту, обнял ее за талию и торжественно повел в дом.

За шумным празднеством пошли трудовые будни. Эмма оправдала все возлагаемые на нее надежды.

В доме, в кладовой, на птичьем дворе — повсюду царил самый строгий порядок. С раннего утра и до позднего вечера она была на ногах, сама лично проводила утреннюю и вечернюю дойку коровы, умело ухаживала за домашней птицей и быстро подрастающими поросятами, следила за ягодником, копала, поливала, стирала, гладила, готовила обед, а по ночам она без устали отдавала свое тело Гейнцу. И здесь она безукоризненно выполняла свои супружеские обязанности. Ее, казалось, не удивляли даже кое-какие странности Гейнца. Она старалась во всем угождать мужу, а странности повидавшего мир мужчины принимали все более своеобразные формы.

Спустя ровно девять месяцев после свадьбы у них родился ребенок, красивый здоровенький мальчик, сучивший ножками по белоснежной пеленке. На крестинах счастливый отец упился, выкрикивая тосты за ребенка, за отечество и фюрера. Гости осторожно старались утихомирить его. Гейнц замолчал, но через несколько минут начал горланить военные марши, под звуки которых гитлеровцы маршировали из одной страны в другую. На следующий день, протрезвев, он уже ничего не помнил. С удвоенной энергией он принялся за работу, так как теперь ему нужно было заботиться не только о себе и жене, но и о маленьком Гейнце.

Эмма оказалась безукоризненной матерью. Ее и без того пышные груди так распухли от молока, что она согласилась прикармливать слабенького малыша, сына бывшего обер-лейтенанта, переселившегося сюда из Берлина. По хозяйству она сновала с прежней живостью.

Дни в работе бежали быстро. Никакие потрясения не нарушали обычного хода их семейной жизни. Увеличивалось состояние. Рос и креп маленький Гейнц, на которого приятно было смотреть. Вскоре он подрос и стал ползать на четвереньках, стараясь схватить маленькими ручонками пробегавших мимо цыплят или же степенно проходившую кошку. Он тащил себе в рот резиновые игрушки, тяжелые металлические ключи, пальцы взрослых. Скоро во рту у него прорезались спереди маленькие зубки, похожие на белые зерна риса. В один прекрасный день он ухватился за край выставленного на двор табурета, встал на ноги и после долгих нерешительных попыток выпустил из ручонок опору и сделал несколько первых робких шагов.

Жизнь текла спокойно и счастливо. И так бы она и текла по своему руслу и дальше, если бы не началось нечто такое, что нарушило гармонию жизни и спокойный и прямой ход событий.

Но оно началось.