Вихрь преисподней

Относительно долго они не встречали ничего, достойного их внимания. Впрочем, Не-Маркетинг смотрел на улицу лишь вполглаза, да и то, точно бы сквозь густой туман виделось всё ему. Маленькая сутулая фигурка, которая была ещё совсем недавно столь важна для него, теперь... Теперь он словно позабыл о ней и о всём, что было с ней связано. Он словно недоумевал: что он делает здесь, на этих мрачных темных улицах, пустых и неуютных? «Должно быть, он уже нырнул в реку и утонул, не есть ли всё это лишь видение, но такое, которое мерещится ему уже после того, как он захлебнулся, и сердце его остановилось? Не умер ли он?» – так он рассуждал, пока они медленно ехали по улице. Но рассуждал он опять-таки весьма отрешенно, словно издалека, мысли его то и дело путались и возвращались на прежнее место, от которого они только что отошли, он был точно бы в беспамятстве, точно пьяный. Всему виной было пережитое им крайнее душевное напряжение...

– Вот оно! – вдруг вскричал молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист.

Не-Маркетинг встрепенулся. Как ни не был он, словно во сне, а встрепенулся и сел на своем сидении прямее и напряженнее. Пока ещё на изрядном расстоянии от них, которое, при всём при том, сокращалось достаточно быстро, внизу (потому что были они сейчас на горке, а улица спускалась вниз) серебрилась в лунном свете печальная сутулая фигурка. Подросток! Тоненький подросток, это был он! Не-Маркетинг разом испытал все прежние чувства, словно электрический ток пробежал по нему, он вздрогнул и весь обратился в зрение. Бессилия и притупления чувств как не бывало, – прежняя тоска охватила его, он чувствовал, как неодолимые слезы начинают душить его.

Журналист дал по газам, и «Мерседес», рванувшись вперед, быстро покрыл расстояние, отделявшее их от тоненькой сутулой фигурки. Дальше всё произошло, как в еще более страшном сне, потому что и так до сих пор Не-Маркетингу временами казалось, что он спит и видит какое-то томительное, больное сновидение... Нагнав фигурку, – а это, как назло, произошло в самой темной, самой мрачной части улицы, – молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист в очередной раз продемонстрировал свою обычную ловкую манеру и, на скорости обогнав фигурку и оставив её позади, неожиданно с визгом тормозов и скрежетом шин об асфальт развернулся, вскочил на тротуар и поставив машину мордой к фигурке, преградил ей дорогу. В эту секунду фары выхватили из темноты все мельчайшие подробности.

– Смотрите! – закричал журналист. – Смотрите, идиот, до чего вы дошли!.. Это старуха, вы гнались за жалкой старушонкой!..

Ужас обуял Не-Маркетинга: в брючках, в курточке, накрывши маленькую сухую головку капюшончиком в снопе света стояла старуха – сухая веточка.

– Как же так, не может быть, что это?! Где же он?

– Вы обознались! Обознались, черт возьми! Обознались!

Дернув рычаг, молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист утопил в пол педаль газа и «Мерседес» рванулся задним ходом, сдирая об асфальт резину бешено крутившихся на одном месте колес, с грохотом слетел с высокого тротуара и уже передом помчался, стремительно набирая скорость, невесть куда.

– Она упала! Упала! Что вы наделали! Смотрите, ей плохо! – закричал теперь уже Не-Маркетинг, но журналист мчал, не останавливаясь.

* * *

– Скажите, Пенза, за чем вы следили за мной?

– Я, собственно говоря, хотел поговорить с вами – предупредить вас... Вышел за вами следом, думал, вы поговорите и разойдетесь, тогда-то я и подойду к вам, но вы пошли бродить... Думаю, не красться же мне за вами по кустам, решил сесть в машину, а потом пригласить вас сесть к себе, когда вы наговоритесь, так и поехал по вашему маршруту – то обгоню, то отстану. Вы меня, естественно, не замечали. Ведь в такой темноте ничего не видно...

– А о чем вы хотели со мной поговорить?

– Знаете, меня тоже, когда я начинаю думать обо всех этих богах и всех этих пророках, через некоторое время меня начинает охватывать ощущение, что я погружаюсь в самое настоящее сумасшествие, в какой то слишком мрачный и запутанный бредовый сон. Все эти пророки прочно вызывают у меня мысль о мрачном, самой крайней степени, ужасном неблагополучии. Они словно не для этой жизни существуют и не об этой жизни говорят...

– Не понимаю... О чем это вы?

– Поймите верно, я вовсе не хочу отмахнуться от мыслей о вечном, потому, что они угнетают меня. Вовсе нет: я не хочу отмахнуться, и мысли о вечном вовсе не угнетают меня. Но то, как... То, что... Та странная атмосфера, которая начинает клубиться вокруг меня, когда я углубляюсь в этих пророков, когда мои мысли... Это совсем не то, что мысли о вечности.

– Думаете?

– Да!.. Или же... или же вечность ужасна! Она такова, что вовсе не стоит того, чтобы идти к ней...

– Но если всё правда, то вечности не избежать!

– Я бы хотел избежать вечности!..

– Почему?

– Мне кажется в этой вечности сокрыто нечто, что имеет отношение к тому, что мы, нормальные здравые люди, не слишком-то пекущиеся о загробной жизни, так вот нечто, имеющее отношение к тому, что мы, нормальные люди, называем сумасшествием, – проговорил Пенза.

– Вот как?