Вихри на перекрёстках

— Черт его знает, куда Павел мог деваться,— заго­ворил командир.— Надо хорошенько осмотреть все во­круг. Когда-то здесь жили люди, но их жилье, видимо, сгорело гораздо раньше, чем мы начали наведываться в эти места.

Вдруг недалеко что-то хрустнуло, будто кто-то сло­мал сухую палку. Партизаны насторожились, напряжен­но вглядываясь в темноту.

— Немцы,— стоя на коленях, прошептал Анато­лий.— Там, во дворе.

— Тише, что-то шумит,— сказал командир.— Маши­на идет из Жлобина? Нет, это дрезина. Ложитесь за по­греб.

Дрезина остановилась около дома. И сразу до слуха партизан донеслись какие-то выкрики. Взвилась ракета и, прорезав темное небо, погасла.

— Наверное, каратели примчались из Жлобина. Или медики... за трупом. Пускай разбираются. А меня боль­ше интересует, что это треснуло,— прошептал Микола Анатолию.— Думаешь, во дворе? Нет, я сидел выше и слышал лучше: треснуло совсем близко.

«Только бы на засаду не напороться»,— подумал он и обратился к товарищам:

— Ребята, пока немцы разбираются, что у них и как, обыщем это место.

Партизаны, крадучись, разошлись во все стороны. Ко­мандир с Анатолием поползли к подозрительному мес­ту. Впереди — куст, оттуда слышатся чьи-то вздохи. Ми­кола толкнул Анатолия и рукой показал, чтобы тот не полз рядом. Двигались очень медленно, наконец добра­лись до куста, но там никого не оказалось. Что за наваж­дение? Не зверь ли какой прячется поблизости? Осто­рожно двинулись дальше, и вдруг перед самым носом появилось что-то черное. Яма!

— Кто там? — спросил Микола.

Ответа не было.

— Павел, ты? — окликнул он снова.

— Я, я! — донесся голос из глубины.

— Тише! Молчи!..

Микола велел Толику собрать хлопцев. Скоро все по­дошли. Связали ремни, опустили конец в яму и вытащи­ли Пылилу.

— Это же нужно, а? И чего тебя черт сюда загнал? — высказал общее недоумение командир.— Вон где мы от­ходили, а ты свернул и, будто нарочно,— в яму!

— Какая там яма, это же колодец,— начал оправды­ваться Павел.— Счастье мое, что заброшенный, а то бы... Показалось, будто за нами погоня. Хотел залечь, чтобы сбоку стрелять.

— Ладно, потом разберемся. Пошли.

Группа направилась к Залесью. Как и всегда, отправ­ляясь на диверсии, командир шел первым, а возвраща­ясь — последним. Случается и на войне, что человек на какое-то время забывает о напряженной обстановке, окружающей его, вспоминает о прежних, мирных днях. Так и Микола сейчас забыл, что за плечами у него авто­мат, а впереди шагают вооруженные хлопцы. Предста­вилось вдруг, будто идет по тропинке после выпускного вечера, и впереди — Лида. Вдвоем они, только вдвоем посреди ржаного поля. Все вокруг чистое: и голубое небо, под которым висят звоночки-жаворонки, и волны, пробегающие от ветерка по ржи, и тропинка, являвшаяся в ту пору как бы стартовой площадкой для полета их чудесной мечты. Идут вдвоем, ощущая неуловимое спле­тение молодых душ, и хочется им, чтобы эта тропинка и этот день тянулись бесконечно.

Показалась деревня. Через огород партизаны вошли во двор. Зазвенели удилами под поветью кони и переста­ли жевать сочную траву. Будто прислушивались, кто это пришел.

— Свои, Вороной, свои,— подошел Микола к свое­му скакуну, которого любил за быстрый бег и послуша­ние.

К повети нерешительно подошел Анатолий.

— Чего тебе?

— В Нивки съездить хотим. Дал бы ты мне, Микола, Вороного.

— На своем почему не хочешь?

— Спотыкается. Да и ход у него не тот...

— К пролетарочке собрался? Она же тебя не лю­бит,— засмеялся Микола.— Я бы и шага к такой девчон­ке не сделал. Надо мужскую гордость иметь, хотя она и красавица.

— Пускай не любит... Посидим, она споет нам что-нибудь под гитару...

— Споет... «На заводе у нас была парочка, а она была пролетарочка...» Верно, голос у нее хороший. А по­чему ты решил, что я с вами не поеду?

— По настроению вижу.

— Ну, черти, смотрите, под самый нос к немцам еде­те. Эх, любовь, любовь... С кем же я останусь?

— С Пылилой. Наблюдать за железной дорогой бу­дет он. А к вечеру мы вернемся.

В другое время Микола не дал бы коня, но теперь он был взволнован своими воспоминаниями и подумал, что молодые чувства нужно поддерживать, чтобы не стано­вилось горько на душе в это и без того горькое время.

— Бери,—сказал он.— Пойду отдохну. Возьми и мой автомат, я с десятизарядкой останусь.

Вместе с Павлом Пылилой командир забрался на чердак. Улеглись на сене. Вскоре затих топот копыт Во­роного. В деревне не слышно было ни звука, только где-то возле церкви протарахтели колеса телеги. Павел сразу засопел, а Микола подсознательно старался опре­делить по звуку, в какую сторону удаляется телега. По­жалуй, кто-то поехал в Жлобин... Он откинулся на спину и закрыл глаза. Приятно пахло свежим сеном. Сладко слипались веки. И парень уснул.

Спал бы, наверное, долго, если бы не услышал, что по двору ходит хозяин, кашляет, чем-то бренчит. Мико­ла спустился на землю и увидел, что хозяин принес от соседей плужок-обгонялку,— видно, хочет попросить ко­ня, потому что его гнедого забрали немцы.

— Хотите картошку окучивать? — спросил партизан.

— Да, сынок, хотелось бы под дождик.