Виктор и Маргарита

А лечение назначили такое: сначала в течение 3-4-х недель будут обстреливать из электронной пушки; после чего, говорят, опухоль почти исчезнет, а меня отпустят на побывку домой на определённый срок, так сказать, на переформирование. Потом я должен вернуться, и мне сделают операцию, чтобы «болесть» эту окончательно заглушить. Вот так, а сегодня из пушки не палили, т.к. у пушки выходной, и тут только дежурный, а может, лечащий миловидный врач, которая меня всячески исследовала и всё записывала в тетрадку.

Кормят здесь отлично: утром, например, были масло, сыр, яйцо всмятку, сырокопчёный окунь с картошкой (я его принял за севрюгу) и чай, а на обед – борщ, мясное рагу, компот. Это я пишу к тому, что, ради бога, мне ничего не присылай. Имеется возможность при прогулке зайти в магазин и купить что-нибудь для баловства.

2 письмо от I8 января 1969 года

Прошла первая, и, видимо, самая трудная неделя относительной изоляции от деятельной жизни. Обстановка далеко не стереотипная, а требующая собранности нервной системы. Перестроить органы на работу в новом ключе дело не простое. При этом нужно было избежать идиотизма больничного существования. Мне это удалось и, кажется, в совершенстве. Надеюсь, что и обратный переход в повседневный мир будет свершён столь же быстро и без потерь для меня как личности.

Несколько разрозненных мыслей.

Особенностью Первой мировой войны было то, что капитализм развязал её, ещё не «выносив» человека войны – равнодушного убийцу. Основная масса солдат, сражавшихся на полях Первой мировой войны, была воспитана в христианском духе. Война выбила из их сознания христианский дух, высвободила и упрочила представление о неискоренимости трагичности человеческого существования. Отсюда герои так называемого «потерянного поколения», столь проникновенно выведенные в литературе Хемингуэем в духе трагического оптимизма.

Фашизм выносил, выродил и бросил на фронты Второй мировой войны миллионы равнодушных убийц. В этом отличие послевоенного поколения Второй мировой войны от послевоенного поколения Первой мировой войны. Нет ещё писателя, который бы с дерзостью Хемингуэя дал анализ современного явления, так называемых «хиппи», с точки зрения их крайней потенциальной опасности. К сожалению, наши журналисты, обладая свойственной им косностью, выводят «хиппи» из потерянного поколения, а это, как видишь, генетически не совсем так.

Не только крупная буржуазия и фашистские главари несут ответственность за содеянные преступления против человечества и человечности, но и народ, весь народ. Недаром генерал фон Курт Типпельскирх в своей «Истории Второй мировой войны» призывает простить немецкий народ, возложив всю вину на Гитлера, как это было сделано в настоящей истории по отношению к Наполеону и французскому народу.

Мысль эту я высказал потому, что от нечего делать прочёл здесь несколько очерков о путешествиях за границу. И показался мне неверным взгляд плавающих и путешествующих (по современному «круизирующих») на явление милых, хотя и заблудившихся «мальчиков и девочек», готовых чуть не немедленно вступить в борьбу с капитализмом. Не так это. Нет.

Врачи, сёстры, нянечки здесь очень внимательны и хорошо воспитаны. Процедурные кабинеты просторны и чисты; воздух в коридорах и холлах кондиционированный. Палата высокая, просторная, проветривается от верхней фрамуги. Соседи по койкам – люди симпатичные. Питание, повторяю, отличное. Правда, для того чтобы до нас добраться, нужно преодолеть подземный коридор длиною в 400 моих крупных шагов. Этим коридором я пользуюсь для прогулок. Туда и обратно быстрым шагом – 8 минут. Делаю три прогулки в день по 2 петли каждый раз. Это примерно 4800 шагов, или 4 км. И то хлеб. Снимут карантин, буду гулять по улице.

3 письмо от 25 января 1969 года.

Здравствуй моя дорогая девочка!

Надеюсь, что ты здорова. Целую. Как я? Слава Богу, Беккерелю, Кюри, Резерфорду, Ферми, Иоффе, Курчатову и присным. Нахожусь, видимо, на пути к выздоровлению, хотя пройден ещё весьма малый отрезок этого пути.

Где-то там, в конце 19 века некто Анри Беккерель работая, представляю себе, в маленькой заваленной всякой ерундой лаборатории, случайно обнаружил, засвеченную фото-пластинку, хотя она, будучи тщательно конвертированной, не могла, не должна была быть засвеченной.

Так в самой буднично-буржуазной обстановке великая мать Природа явила человечеству то, что потом станет его надеждой и проклятьем и получит, может быть не совсем точное название радиоактивности. Далее, к этому понятию будет приставлено слово «естественная», ибо где-то, я представляю себе, в маленькой тёмной заваленной всякой ерундой лаборатории в годы первой мировой, а точнее в 1918 году, Эрнест Резерфорд явит миру искусственную радиоактивность. Правда, он не поверит в практическую ценность своего открытия, которое долго ещё будет бродить в чанах, прежде чем вырвется на свободу в пустынных степях Нью-Мексико и спалит огнём Хиросиму и Нагасаки.