Виктор Вавич

Вавич нажал; хрустнуло с брызгами перо, и Виктор повернул его яро, со скрипом.

— Пшли! — крикнул он городовым.

Дать

ВАВИЧ сидел и слышал только, как шумела кровь в ушах и билась жила о крючок воротника. Дверь взвизгнула, шлепнула, он не глянул и все еще давил кулаком в бумагу, потной горячей рукой. И только на шаги за барьером оглянулся Виктор. Все еще с яростью в глазах глянул на старого надзирателя Воронина. Воронин устало сел и брякнул шашкой, жидкой, обмызганной.

— Фу, туды его бабушку! — Воронин тер рукавом шинели лысый лоб, а шапка слезла за жирный затылок. Он повесил локти на спинки стульев и мотал круглой головой с сивыми усами. — Нынче дома спать не будем! — и дохнул в пол, как корова. — Не-е, голубчики, не будем.

Виктор осторожно положил ручку за чернильницу и сказал сиплым шепотом:

— Военное положение?

— Да, да… дурацкое положение, сукиного сына, — мотал головой Воронин, — расходилось, размоталось, и черно, черно, сукиного сына… от народу черно… чернота, сукиного сына, на улице. И одернуть некому, руки нет, — и Воронин помял в кулаке воздух, — и телеграммы не подать. Побесилось все… и грязь, сукиного сына, — и Воронин выставил из-под стула забрызганное грязью голенище.

И вдруг резко затрещал звонок телефона. Вавич вскочил, Воронин поправил фуражку.

— Слушаю, Московский!

И вот из трубки забил в ухо резкий, как скрежет, голос: убили городового на Второй Слободской. Немедля послать наряд, двадцать человек из резерва, к месту. По постам приказ — с девяти чтоб никого на улицах, кто приблизится — палить без окрика. И патруль с винтовками, и меньше пяти не посылать! Для охраны участка…

Вавич не расслышал густого голоса за треском трубки.

— Что-с?

— Слушать! — загремело в трубке. — Для охраны придет полурота, разместить; кухню во дворе, командира в кабинете пристава.

Теперь только Вавич узнал голос помощника пристава и в уме увидел черные деревянные усы и крепкий черный взгляд.

— Слушаю! — крикнул Вавич.

— Что? Сам? — вскинулся Воронин.

— Помощник, — сказал Виктор и перевел дух.

— Он дельный, дельный. Что там?

— Городового убили на Слободке, и чтоб после девяти стрелять без окрика, если кто будет приближаться.

— Царство небесное! — снял Воронин картуз и боязливой рукой перекрестился. — Вот сукиного сына! — сказал злобно Воронин, глазки белесые ушли за брови, и он оглядел пронзительно всю канцелярию. — Ах так, распротуды вашу бабушку, — он хлестнул свистком на цепочке по шинели, — так вы, туды вашу в кости.

— Старшого сюда! — городовой высунулся в двери, коротко свистнул и крикнул тревожным басом: — Старшого в момент!

— А тут привели одного, вертлявый глист, — сердито, торопливо говорил Вавич.

— Ну! — Воронин глядел в двери.

— И он тут фофаном и потом к телефону и назвонил в жандармское, чтоб отпустить… и еще одного, чтоб с ним, что бежал, сукин сын…

— Ну! — Воронин стукал свистком по барьеру.

— Так я прямо морду хотел ему…

— Чего ж смотрел? — вдруг обернулся и рявкнул Воронин. — Такого б ему телефона дал, чтоб зубов тут до вечера не собрал. Сволочь эту теперь в морду и в подвал! Путается, кляуза собачья, тут промеж ног, распрона…

Воронин не договорил и выскочил навстречу старшему городовому. Тот грузной горой стоял и сипло дышал от спеху.

— Пошли патрулем двадцать с винтовками, чтоб по всем постам сказать — стрелять, кто сунется, к чертовой бабушке, — кричал ему вверх в лицо Воронин, — городового убили, на посту застрелили, сукины сыны, из-за угла прохвосты, из-под забора, в смерть — кости бабушку… Бей в дрезину теперь, где заметил — бей! К черту мандраже, разговорчики… пока они тебе пулю, так ты им три! Понял?

Городовой одобрительно и серьезно кивал головой.

— Марш! — гаркнул Воронин. Он покраснел, и усы висели криво, как чужие. Он перевел выпученные глаза на Вавича: — Сколько часов? Полвосьмого? Стой! К девяти всех уберем. Как метелкой, как ш-ш-шчет-кой, во! Чтоб как на погосте.

А за окном уж гудели голоса, тупо стукали в грязь ноги, и вдруг замерло, и «марш!» басом на всю улицу — и рухнул разом тяжелый шаг.

Кого-то толкали в калитку участка, и шипела глухая брань. Воронин подбежал к окну, отдернул форточку и крикнул, срывая голос:

— Дать! Дать! Дай ему в мою голову!

Вавич распахнул дверь, сбежал с лестницы и крикнул с крыльца:

— Дать, дать!

Но калитка уж захлопнулась, и только из-за ворот были слышны глухие удары и вой, вой не человечий, собачий лай и визг.

Виктор бегом через две ступеньки пустился назад в канцелярию. Воронин стоял у дверей.

— Шляпой, шля-пой не быть! Во! — и он потянул что-то правой рукой из левого рукава шинели. — Во! — он тряс в воздухе аршинным проволочным канатом, с гладко заделанным узлом на конце. — Этим вот живилом воров доводил до разговора — во! — И канат вздрогнул в воздухе гибкой судорогой. — Теперь и они узнают — револьверщики. Человек за шестнадцать рублей жизнь свою… жиденок какой-нибудь из-за угла, чертово коренье! — и Воронин рванул дверью.

Вавич пошагал перед барьером. Городовой у двери шумно вздохнул.

— На Второй Слободской кто стоял, не знаешь?