Виктор Вавич

Башкин совсем не знал этих мест. Фонари не горели, и темные дома смотрели мертвыми окнами. Мутное небо серело сверху. Никого навстречу, никого у запахнутых ворот. Котин уж почти бежал, спотыкался, ругался все одним ругательным словом, наспех его говорил, как заклинание, испуганным шепотом. Башкин ругался ему в голос, повторял то же слово, и вдруг дома оборвались, — серым воздухом наполнена площадь, и грузной темью видна сквозь серую мглу церковь, и колокольня ушла в дымное небо.

— Стой! — Котин придержал Башкина. — Не брякай ногами, фараон на той стороне. Вправо, вправо, сюдой обходи, — и он тянул Башкина за рукав, осторожно переступая. Он вел его через улицу к другому углу. И вдруг грохнул выстрел. Котин больно хватил за руку Башкина и припал к углу. — Стой, стой! — шепнул он.

Оба замерли. И вот слышней, слышней шаги, они легко прыгали по липкой мостовой, и человека несло, как ветром. Он в трех шагах стал виден, он огибал круто угол и с разлета всем телом саданул Башкина. Оба рухнули на панель, и Башкин ухватился за человека и теперь лежал, вцепившись в его шинель, а тот рвался встать, он отпихивал Башкина, уперся в горло Котин бросился на землю, он отрывал их друг от друга.

— Пусти, убью, — шептал человек в лицо Башкину, и Башкин узнавал его испуганными глазами. Нога, это Котин наступил Башкину на локоть дрожащей ногой, но больно, больно. Башкин пустил, человек рванулся, встал и дунул в тьму.

На площади было тихо. Чуть было слышно, как ходил ветер в голых вершинах тополей в церковной ограде.

— Ух, к чертовой матери, идем, ну его к чертовой матери… иди ты вправо, а я влево, чье счастье, — дрожащим шепотом говорил Котин и то толкал, то тянул к себе Башкина, но сам все шел, шел по тротуару и шлепал ногами от слабости.

Башкин вздрагивал плечами, мотал дробно головой. Все было тихо. Улица уходила с площади вправо.

— Ой, идем, идем, — шептал Котин, — идем, ну его в болото, — он задыхался и теперь крепко держал Башкина под руку, как в судороге. — Сейчас, сейчас мой дом, — твердил Котин. — Вот она, стенка, вот. Не надо стучать, а то заметно, не надо. Через стенку перелазь.

Стенка была в рост Башкина, он ощупал шершавый дикий камень.

— Подсади, милый, — стонал Котин; ноги не слушались его, и он слабо прыгал на месте. — А узелок? — вдруг почти крикнул Котин. — Узелок? — повторил он отчаянно и, показалось, совсем громко. — Нема? Нема? Ой, ты обронил, там обронил. Ой же, ой мать твою за ногу! Ты же нес, ой, чтоб ты сгорел. Найдуть, найдуть.

Башкин хлопал по бокам себя, лазал в карман, даже расстегнулся.

— Иди, неси, неси его сюдой, сейчас беги тудой, принеси узелок. Найдуть, на меня докажуть, ей-бога, чтоб ты сгорел, на чертовой матери ты ко мне пристал. Иди и иди! — И он толкал Башки на в локоть.

— Да почему я должен идти? — почти громко сказал Башкин.

— Ну, я просю, просю тебя, — и Котин вплотную прижался к Башкину и тянул к нему лицо. — Я тебе, что хочешь, ей же бога, вот истинный Христос, — и Котин торопливо закрестился.

Он крестился, пришептывая:

— Истинная Троица… Богом святым молюся, просю, просю я тебя. Просю, просю, просю, — твердил Котин и стукал дробью себя кулаком в тощую грудь. — Я тебе все, что хочешь, за отца родного будешь.

— Ну смотри! — вдруг сказал в голос Башкин. Он круто повернулся и зашагал прочь.

Котин сделал за ним несколько шагов и стал.

Башкин поднял воротник, спрятал далеко в карманы руки и пошел мерными шагами, раскачиваясь на ходу.