Читаем Викторианки полностью

Викторианки

Мадам Эгер и не думает ревновать Шарлотту к мужу, ей, женщине решительной, без комплексов, такое и в голову не придет; да и до ревности ли ей: пансион, несколько десятков учащихся да еще шестеро собственных детей. Более того, в присутствии других учителей она всячески Шарлотту расхваливает, ставит в пример ее эрудицию и добросовестность. Шарлотте кажется это чистейшим лицемерием и вызывает у нее еще большее раздражение, еще большее желание поскорей вернуться домой.

«Мадам Эгер вежлива, благорасположена, обходительна, но я ей больше не верю, – пишет она Эллен Насси и на следующий день записывает в дневнике: „Брюссель. Суббота. Утро 14 октября 1843 года. Первый урок. Мерзну, камина здесь нет. Как же хочется домой к папе, Брэнуэллу, Эмили, Энн и Табби. Устала я жить среди иностранцев, какая же это безотрадная жизнь – во всем доме есть лишь один человек, который заслуживает хорошего к себе отношения. Есть и еще один, на вид этот человек – сладенький-пресладенький леденец, а на самом деле – подкрашенный кусок мела“».

Решение принято, «человек, заслуживающий хорошего к себе отношения», заранее поставлен в известность, «подкрашенный кусок мела» – естественно, тоже. И в воскресенье 31 декабря 1843 года, пробыв в пансионе «Эгер» в общей сложности без малого два года, Шарлотта с дипломом в кармане и с разбитым сердцем (мсье Эгер не стал ее отговаривать) пускается в обратный путь: Брюссель – Остенде – Лондон – Лидс – Ховорт. Про разбитое сердце Элизабет Гаскелл в своей биографии не пишет ни слова: в Ховорт, если верить автору «Жизни Шарлотты Бронте», Шарлотта возвращается из-за неважного состояния здоровья отца, с каждым днем он видит все хуже; из-за забот по дому, из-за тревоги за брата, сестер – такова официальная версия.

И не успевает приехать, как радость от возвращения домой сменяется тоской. Шарлотта – в который раз – впадает в глубокую депрессию, она, как и ее героиня Джейн Эйр, «очнулась от дивных грез и убедилась в их лживости и тщете», «вырвать из своей души ростки любви» она не в состоянии, ее жизнь «лишена красок», а будущее «сулит унылую безрадостность».

«Мне иной раз начинает казаться, – признается она Эллен Насси вскоре после приезда, – что все мои идеи и чувства, за вычетом некоторых привязанностей (мы понимаем, о ком речь), в корне переменились: былого энтузиазма как ни бывало, иллюзий у меня поубавилось. Сейчас мне необходимо активное усилие, цель в жизни. Ховорт кажется мне теперь таким заброшенным, далеким от мира; я больше не ощущаю себя молодой, мне скоро двадцать восемь, и, думаю, мне следует бросить вызов суровой реальности этого мира, как это делают другие…»

«Активным усилием», «вызовом суровой реальности» стало возрождение позапрошлогоднего проекта – открытие собственной школы, тем более что теперь у Шарлотты есть иностранный диплом о преподавании в пансионе «Эгер». Школы на дому, прямо в пасторате, что, естественно, обойдется семье гораздо дешевле. Патрик Бронте идею поддерживает, сестры преисполнены энтузиазма, Энн рвется обратно домой, Торп-Грин ей надоел, одно из стихотворений, которое она пишет в это время, так и называется «Домой» и кончается недвусмысленно: „Oh, give me back my HOME!“[37] В другом, написанном примерно в это же время, есть такие, созвучные строки:

To our beloved land I’ll flee,Our land of thought and soul…[38]

В этом сестры Бронте единодушны, с радостью под этими словами бы подписались – впрочем, под „beloved land“ можно ведь понимать не дом приходского священника, а воображаемый Гондал, «любимую землю» Эмили и Энн. Эмили идея собственной школы тоже пришлась по душе – ей лишь бы из дома не уезжать; «Гондолских стихотворений» уже набралась целая тетрадь; преподавать в домашней школе Эмили не хочет, будет «организовывать учебный процесс». Места для учениц хватает: Энн и Брэнуэлл пока отсутствуют, и их комнаты свободны. Объявление написано и помещено в местную газету: