Виктория

— Вы воду зря… того, — только и прокряхтел Ванька, приоткрыв один глаз, — Уйдите сюда, дядько, на вас смотреть неудобно.

Плахов послушался.

— Познакомимся, что ли? Ты ведь с Темиргоевской?

— Ну, так. А вы к кому?

— Как зовут?

— Иван Сорин.

Незнакомец еще мягче сощурился, аж усы ощетинились. Довольный совпадению вымолвил:

— Тезки мы с тобой, Ваня. Меня тоже Иваном кличут. Петровичем. Ты в школе учишься?

— Нет, — ответил Ваня, отгоняя слепня, — У, пошел, паразит! Школа кончилась. Теперь к батьке перешел в подмастерья.

Он приврал, напуская на себя важность. Но незнакомец неожиданно испугался, лицо его распрямилось, и он огладил усы и бороду:

— А школа? Сгорела что ли? Ты говоришь — кончилась…

— Не, дядько. Для меня кончилась. Отучился все восемь классов. А сеструха еще только в восьмой перешла. Так вы в школу?

Он уже начал догадываться, что перед ним новый учитель рисования. Им его обещали с третьего класса. Как только сын Агафьи-хлебопеки уехал в художественное училище, так и обещать начали. Вообще-то учителей в школе было всего три. Русичка помимо литературы вела пение, физкультуру, трудовое воспитание и биологию с ботаникой, но в основном физкультуру; математик физику, химию, а еще географию. Ну, а директор, понятное дело, ничего не вел, он был по административной части и совмещал свое директорство с сельповской бухгалтерией.

Так и прибыл в станицу новый учитель. Станица была большая, до реки шла через несколько садов и футбольное поле, а у речки расходилась в обе стороны: и вверх и вниз по течению. Впереди за речкой, шли болота, туда никто не плавал: скучно, чего в зарослях-то камыша делать. А с этой стороны от перекрестка шла главная улица. Правда, Управа стояла не на главной, а за домами и за клубом. Ближе к бане и столовой для рабочих.

В тот день, когда Елизавета Степановна стала подозревать неладное с дочерью, Василий Никанорович и вовсе не приехал с работы: прислал сына сказать, что председатель заставил к завтрему поставить на ноги трактор: ему картошку собирать. трактор был в станице один, но в МТС чинились три колхоза, поэтому «папка» принял решение снять с имеющихся машин все рабочие части и выдать Председателю завтра сюрприз.

— Ой, чо будет! — ныл Ванька, неумело прикладывая ладошку к щеке, — Ка бы не арестовали за таки дела.

Пока Ванька, хватая не отмывшуюся при варке картофелину, чистил ее и рассказывал о трудовых буднях батьки, Елизавета Степановна, позабыв про духи, следила за дочкой. Та сидела в своей комнате перед зеркалом и расчесывала волосы. Она так близко пригибалась к зеркалу, что-то высматривая на своем детском веснушчатом личике, что мать подумала, что дочка не в себе.

— Вичка! Иди есть. Расскажи вон Ваньке про свои успехи. Та и я ни капельки не поняла, что ты тут набалагурила.

Вика деловито развернулась, посмотрела на брата сверху вниз:

— Он мне пять поставил за иллюстрацию к повести Гоголя про «Вия».

— Шо ж ты нарисовала? — поинтересовалась Елизавета Степановна.

Вика понимала, что мать все равно не оценит ее так, как могут оценить знающие люди, но стала рассказывать.

— А як же ж побачить хоть бы одним глазочком, доня?

— Выставку в школе устроят. Это я еще карандашом: никто так карандашом не умеет, особенно лица. А у меня похоже: я уже Нюру рисовала.

— Колдунью что ли с нее срисовывала, ведьму? — прыснул Ванька, и Вичка сорвалась с табурета и понеслась за ним вокруг стола.

Мать все присматривалась к дочери, видя, как изменилась ее хрупкое, нежное и наивное создание в последние дни. Ноздри девочки все время надувались, как у строптивой и неспокойной жеребицы, губы — полуоткрыты. Влюбилась девчонка. В этого своего учителя влюбилась.

В окно постучали.

— Батя! — крикнул Ванька, — Чой-то он стучится-то?

Елизавета Степановна вздохнула и пошла открывать дверь, встречать ночного гостя. Через секунду из сенцов раздалось ее истошное, пронзительное: «Мама!»

Слепая жестокость

— Ну и запах тут у тебя! — входя, заметила старуха в толстом ватнике и пуховом черном платке, — Проветрить не можете? Сними что ли с меня варежки, руки болят. Вот видишь.

Она поднесла к лицу Елизаветы Степановны, стянувшей с женщины варежки, свои негнущиеся, словно обглоданные, красные пальцы.

— Бабушка, — прошептал Иван и поднялся с пола, вытягивая шею.

Женщина устало улыбнулась детям и села на лавку, она вела себя так, словно отсутствовала дней пять.

Елизавета Степановна молча стала стягивать с женщины сапоги и телогрейку:

— Не жарко так идти вам было, мама? А шо ж не казал никто? Кто вас привез?

Женщина трещала пятками, разминая их после долгой ходьбы. Потом все замолчали. Елизавета Степановна только и сказала Вике:

— Доня, узнаешь бабулю?

Вика плотно-плотно прижалась к уху матери и спросила шепотом:

— А как ее зовут?

— Матрена Захаровна, — громко ответила бабушка. — Потомственная казачка, внучка атамана Веретенникова, жительница Тундры, раскулаченная семь лет назад в тридцать третьем… поесть бы с дороги.

Вика оторопела и отчаянно проговорила:

— А я думала вы умерли…

Елизавета Степановна засуетилась: пошла звенеть пустыми чугунками.