Виланд

– Он в последнее время все больше в Мюнхене, там что-то намечается.

– Чтобы понять, что что-то намечается, не нужно якшаться с комендантом. Нарыв давно гноится, и скоро он лопнет. Рём[49] слишком зарвался. Он уже открыто претендует на полную власть над обороной Германии. Сегодня он возьмет контроль над всеми арсеналами, а завтра пойдет на Берлин, чтобы подвинуть фюрера.

Тут Франц был прав. Руководитель CA и его армия штурмовиков окончательно вышли из-под контроля. Рём уже потребовал для своих прихлебателей все командные посты на востоке, а затем провел самостоятельные переговоры с французским атташе в Берлине. Ситуация окончательно обострилась, и конфликт стал явным. Было глупо отрицать, что фюрер оказался в весьма затруднительном положении: бывший преданный соратник явно тянул одеяло на себя.

– Уверен, скоро Рёма уберут. Гейдрих практически довел рейхсфюрера до нужной кондиции. А объединившись, они донесут эту мысль и до фюрера, – тихо говорил Франц, продолжая следить, чтобы никто, кроме меня, его не слышал.

Я молча раздумывал над его словами. Арестанты продолжали корчевать пни под яростные ругательства Штенке. Я протер платком мокрый лоб – дело бесполезное, через минуту соленая испарина выступила вновь.

– Даже если Рёма и посадят, его сторонники будут активно тащить его обратно. Это поднимет всю муть со дна болота. Еще неизвестно, что хуже, – наконец заключил я.

Франц посмотрел на меня долгим многозначительным взглядом, в его глазах по-прежнему была усмешка.

– А кто говорит об аресте, – вкрадчиво произнес он, – в СС все делается на далекую перспективу.

Я пожал плечами.

– Говорят, Рём единственный, кто обращается к фюреру на «ты». Думаю, они действительно друзья. Рём стоял рядом с ним во время путча. Думаешь, его решатся…

От разговора нас отвлек громкий визг Штенке.

– Поганая собака, я тебе покажу, как ломать лагерное имущество!

Один из арестантов сломал черенок лопаты, попытавшись поддеть инструментом толстый пень. Штенке уже успел ударить его несколько раз прикладом и теперь обхаживал упавшего арестанта сапогами. Не сговариваясь, мы с Францем кинулись к нему и начали оттаскивать в сторону от уже неподвижного тела. Франц яростно зашептал Штенке на ухо:

– Хватит, Отто, на тебе и так уже несколько расстрелов при попытке к бегству! Слишком много объяснений. Дильс этого не любит. Достаточно пустить кровь этой свинье. Оставь его.

Глаза у Штенке были выпучены, он тяжело дышал. Мы отпустили его, и он тут же отер рукавом слюну со рта. Он никак не мог отвести взгляд от лежавшего на земле арестанта. Я снова тронул его за плечо. Он тряхнул головой и огляделся.

– Что уставились, черви земляные, работать! – проорал он остальным заключенным, хотя те и не думали прерываться ни на секунду.

Штенке отошел в сторону и присел на один из пней. Франц на всякий случай остался с ним. Я вновь полез в карман за платком и нащупал какую-то бумажку. Достав ее, я с удивлением уставился на фотокарточку, силясь вспомнить, откуда она у меня. На ней была изображена круглолицая женщина с грустными глазами. Пожав плечами, я выбросил карточку прямо под ноги арестанту, рубящему корни. Он нагнулся, схватил ее, приблизил к глазам и тут же спрятал под одежду. Быстро оглядевшись, он посмотрел на меня и беззвучно прошептал одними губами:

– Спасибо.

Я не мог поверить своим глазам. Это был тот заключенный, который цеплялся за серебряный кулон во время моей первой приемки. Кажется, секретарь Союза красных фронтовиков, его имени я, конечно же, не помнил. И это была фотокарточка, которую я вытащил из его злополучного кулона. И теперь надо же было случиться такому дьявольскому совпадению.

Я грубо выругался про себя. В глазах арестанта сияла чертова благодарность. Он заработал с удвоенной силой. Я буквально чувствовал его эмоции на расстоянии. Он был счастлив, насколько можно быть счастливым в его положении. И таким счастливым его сделал я! А все, чего хотелось мне, – приложиться хорошенько дубинкой к его темени, чтобы не сиял так явно.

Я поспешил отойти от него.

Неожиданно Эйке начал проводить серьезные боевые учения. Отныне у нас не было ни минуты свободного времени: служба в лагере чередовалась с изматывающей военной подготовкой. Мы быстро осознали, что проводить дни на пыльном солнцепеке с рабочими командами было не самым сложным. Страшно было разочаровать Эйке на учениях. Мы часами разбирали и собирали оружие, чистили его и устраняли всевозможные поломки, маршировали, ползали, бегали, приседали, потом упражнялись на стрельбищах. Кто-то в шутку сказал, что зря портим мишени, когда под боком столько бонз, которые так и просятся на прицел. Это дошло до Эйке. На следующий день Кегель распорядился привести двух заключенных-евреев. Никто не посмел ни возразить, ни усомниться в правильности методики коменданта. Вначале выпустили одного.

– Пошел вон, собака, – бросил ему Кегель и обернулся к нам.