Виленские коммунары

Комендант был добр уведомить меня на польском языке, что больная Янина Плахинская около двенадцати часов дня выбросилась из окна третьего этажа на мосто­вую и разбилась насмерть. И даже выразил личное сожале­ние. Погребение назначил на шесть часов пополудни; к это­му времени родные могут явиться в канцелярию госпиталя, предъявив вместо пропуска настоящий пакет...

Как описать наше состояние?..

Мы не ждали шести часов. Тут же побежали в госпи­таль, чтобы нам разрешили повидаться с ней, с мертвой, в покойницкой. Написано ведь было ясно, бесповоротно. Конечно, разбилась она ужасно, до смотрин ли тут... Но неведомая сила гнала и гнала нас к ней — скорее, скорее...

Прибегаем в канцелярию — и что же? Читая уведомле­ние, я не обратил внимания на дату. Оказывается, Яню уже похоронили: вчера в шесть часов пополудни.

Хваленая немецкая аккуратность! Пакет должны были доставить вчера, а доставили только сегодня. Что с того, что комендант был так добр и в нашем присутствии сделал кому-то строгий выговор с предупреждением...

С похоронами почему-то поспешили, а с пакетом задер­жались. Да и не все ли равно? Ну, объяснили нам, как найти ее могилку на новом Зверинецком кладбище...

Мать с Наполеоном — на Росе. Яня — тут. Здесь тоже недавний пустырь, порубленные сосны. Но тут пустырь уже весь густо заставлен новенькими сосновыми крестиками. И Яне успели поставить — сразу же, как закопали. И акку­ратно написали химическим карандашом на дощечке.

Юзя как подкошенная упала на желтые комья глины, а я стоял окаменевший, разбитый... Ласково грело нежар­кое августовское солнце. Среди крестов мирно порхали желтые бабочки. Где-то вдали весело играла военная музы­ка, духовой оркестр,— должно быть, шли солдаты. В Зна­менской церкви зазвонили...

III

ПРИЕЗД ОТЦА

Чти отца своего...

Библия

Юзя все плакала. Меня одолевали тяжелые думы о никчемности человеческого существования, настроение оыло мрачное. И только злоба, желание сделать все по-свое­му возвращали меня к действительности... Но я уже никуда не ходил, решив махнуть рукой и на подлецов парикмахе­ров и на мерзавца лейтенанта. На работе постепенно обретал душевный покой. А потом, в сентябре, состоялась первая общелитовская коммунистическая конференция, в подготовке к которой я принимал — по поручению товарища Рома — некоторое участие, и это еще больше направило мои раздумья на правильный путь.

Поднялся дух, приободрилось настроение у всех рабо­чих, в том числе и у меня.

Конференция съехалась нелегально. На ней выбрали Центральный комитет. В него вошли Ром, Эйдукевич, Якшевич, Лицкевич, Кярнович и другие.

К этому времени относится и мое более обстоятельное знакомство с товарищем Кунигасом-Левданским. Он при­ехал из Москвы в Вильно одним из первых в этом году, но раньше мне как-то не приходилось встречать его близко. А перед самой конференцией случилось так, что мы с ним ездили вместе куда-то по делу, и он своими простыми, задушевными беседами очень поддержал меня в том удру­ченном состоянии, в котором я находился после смерти Яни.

Ему было тогда года двадцать два — двадцать три. Среднего, нет, чуть выше среднего роста, худощавый, блон­дин с голубыми глазами и продолговатым, нежным, титла но литовским лицом, немного как бы крестьянским. Родом он тоже был откуда-то из-под Тельшева, как и Анна Дробович. Раньше работал в революционных кружках молодежи и в революцию окунулся со всем пылом юности и своей страстной натуры. Работником зарекомендовал себя деятельным: «Горячая голова»,— говорили о нем знавшие его близко рабочие. Своими беседами на самые разные темы он произвел на меня впечатление человека весьма начитанного для его возраста. Он хорошо знал политэконо­мию, историю культуры, философию. Много рассказывай мне о Карле Марксе, биографию которого знал так, будто специально занимался ее изучением. От него я узнал, какие удары сыпались на голову этого великого человека и в какой нужде он жил в Лондоне... Особенно запомнился мне рассказ о смерти дочери Маркса, совсем еще девочки, тоже как будто от голода, когда Маркс писал «Капитал».

Постепенно я стал смотреть на жизнь и смерть более спокойно и трезво. Нашел объяснение, примирился, даже почувствовал в себе какой-то новый порыв к борьбе за лучшую жизнь человечества.

***

Теперь я ждал скорого приезда отца: из России многие уже вернулись, перебраться через линию фронта стало куда легче.

Как-то в воскресенье мы с Юзей были на Янинои могилке. Посидели, нарвали букетик полевых цветов, укра­сили ими желтые ссохшиеся комки глины...

Домой вернулись с таким чувством, словно все улег­лось более или менее, встало на свое место. И дома говорили о том, что скоро, наверно, вернутся наши отцы, сколько же печальных новостей придется им рассказать...