Вилла Бель-Летра

Кажется, ее-то единственно я и люблю…

Ночь дарит мне боль. Наслажденье. Я извиваюсь, ползу по нему и плыву. Время бросилось вскачь. Я стараюсь поспеть. Я разверста и плачу, но это — от счастья. Меня замыкают три жезла, три умелых ключа, отпирающих стоном мою пустоту, ее изгоняющих с криком позора, чтобы тут же на место ее обрушить лавиной блаженство. Я в нем горю. Я низвергаюсь и падаю, падаю, падаю, однако упасть не вольна. Никто не стоит за спиной, чтоб меня ухватить, — это значит спасенье. Я свободна. Только теперь понимаю, что свобода — другая: меня нет нигде, ибо я (если есть еще я), я — везде.

Стало быть, я лечу?..

Я парю. Мне пора. Наступает рассвет. Меня держит его невесомость — самый надежный и прочный оплот. Библейская твердь. Неразъятость истока… Выходит, я все же смогла; у меня получилось. Теперь — я — навеки — ЦЕЛА!..»

— Полагаю, мы справились, — сказал Дарси, складывая стопкой листы.

— Георгий, скажу откровенно, я за вами подглядывал, пока вы писали вот эту страницу. Меня обуревало желание пасть на колени и помолиться — такое у вас было лицо. Браво, Суворов! Я вас поздравляю.

— Спасибо, Жан-Марк. Вы тоже поработали на ура.

Расьоль покаянно вздохнул:

— Признаюсь, меня подмывало добавить побольше ее похождений: парижских клошаров, лондонский Сохо, будапештских цыган…

— Вы вовремя остановились… Что ж, дело сделано. Кстати, мы уложились ровно в три дня.

— Сперва я не очень-то верил в эту затею. Выпади мне начинать, я бы просто сбежал. Тот редкий случай, когда первым быть ни к чему.

— Потом бы вернулись. Ведь вы любопытны, Жан-Марк. А разбить сутки натрое меня побудила случайность: пробило три часа дня, по Вальдзее плыли как раз три одинаковых парусника, над виллой кружили три птицы, у меня в трех углах скопились три паутины. Опять же — двадцать четыре часа…

— Легко делятся на три.

Дарси кивнул.

— Труднее всего мне лично было вписаться в тональность.

— Это, Суворов, всегда труднее всего. Особенно если приходится петь драматическим женским контральто. С моим басом…

— У вас получилось, Расьоль. Спасибо, что вы подсказали включить в общий текст и дневник.

— Компиляция вымысла, Оскар, и измышлений реальности. Имеем на выходе нотариально заверенный акт.

— Вопрос в том, как с ним быть?

— Опять кинуть жребий.

— Согласен. Георгий, вас, надеюсь, не затруднит?..

Суворов взял чистый лист, разорвал пополам и сказал:

— На одной ставлю плюс. На другой будет минус.

Потом сжал кулаки и спросил:

— Кто из вас?

— Разумеется, Оскар. Он у нас первый…

— Оскар?

— В правой. Нет, секунду! Лучше — в левой.

— В левой — минус.

— Бросайте «Психею» в огонь!

— Вы как будто бы рады, Расьоль? Вам не жалко?

— Мне жалко. Но лучше — в огонь. Так рукопись будет сохранней.

Они помолчали. Суворов взялся за стопку, подержал с полминуты в руках, потом, побледнев под висками, тихо вдруг предложил:

— Может, сделаем копию?

Расьоль покачал головой:

— Не выйдет, дружище. Зачем нам ее предавать? Швыряйте в камин!

Суворов бросил. Пламя съежилось, треснув душой, черно-красно всплакнуло пугливой слезой, но уже через миг расправило крылья, вспорхнуло. Камин издал стон.

— Какой сладострастник огонь! Прощай, Лира фон Реттау. До встречи — лет через сто…

— Закурю-ка я трубку.

Суворов молча смотрел на огонь.

— Посыпать голову пеплом, коллега, не нужно: все это — ли-те-ра-ту-ра.

— Конечно, Расьоль.

— И Лира фон Реттау — литература.

— Конечно. Как, впрочем, и мы…

Дарси вмешался:

— Боюсь, что мы — меньше.

— Зато мы — ее воля, — вступился Жан-Марк. — Ее животворящая и пепелящая воля.

— Душеприказчики тайны, — произнес тусклым голосом Суворов.

— Скажем так: распорядители неудавшихся похорон.

— По крайней мере, нам удалось не убить. Значит, все еще будет шанс ее воскрешения.

— По крайней мере, мы попытались о чем-то спросить.

— Не о чем-то, Суворов. В том-то и штука: совсем не о чем-то…

— Да, Оскар. Вы правы. Мы осмелились. Путь и Истина. Хризантема и Меч… На целых три дня мы вернули себе заглавные буквы.

— Остается пустая формальность, — Расьоль положил перед ними блокнотный листок. — Вот, поглядите.

Дарси одобрил:

— По-моему, очень неплохо. Raul Titre и Era Luretti. Мне нравится. Георгий, а вам?

— Звучит каверзно. Если учесть склонность эры подписывать титрами каждый свой необдуманный шаг…

— Имена вы пошлете по почте Гертруде? Приложите туда же и банковский счет. Автограф на нем ставить не нужно: Элит — та и так все поймет.

— Что это? — Суворов вздрогнул. — Поглядите в окно!

Расьоль встрепенулся:

— Фонтан! Он забил. Неужели…

Суворов под нос бормотал:

— Прямо чудо… Преображение замка подле найденной чаши Грааля…

— Симпатично, Жан-Марк. Поздравляю. Кого же вы наняли?

— Ну, Оскар, чертов вы сноб! При всех грозных достоинствах в вас есть весьма ненавистный мне недостаток: вас нельзя обмануть. Потому-то я вам не завидую.

— Признаюсь, я себе тоже.

— Так кого вы там наняли, хитрый француз?

— Сына священника. Способный мальчишка. Увлекается диггерством. Кран нашел в полчаса. Ну же? Дождусь я когда-нибудь аплодисментов? Оцените забаву хоть вы, мой доверчивый друг!