Вилла Гутенбрунн

Воспитанницы, эти beaux enfants, заметили, однако, что лицо моё омрачилось, и бросились утешать: твердили, что никогда меня не забудут, что они и не знали лучшего учителя, что с моею помощью они стали вовсе другими за несколько месяцев, благодарили за то, что, по их словам, я «открыл им глаза на их жизнь, их образование, их будущее». Неужели всё это правда? Я спросил, читают ли они серьёзные книги, — девицы взахлёб начали называть прочитанное, делиться своими размышлениями — тем временем пролётка подъехала, нам пора было расставаться. Прощание стало для нас тяжёлым мгновением, которое я не желал длить; ну что же, они молоды, перед ними вся жизнь — пусть будут счастливы. Я же слаб, болен, уничтожен… Боюсь, мне и совсем немного осталось. Когда я уже сидел в кабриолете, мадемуазель Опочинина заглянула внутрь: глаза у неё были мокрые и губы дрожали.

— М-r Ладыженский, вы поправитесь, вернётесь в Петербург; мы все встретимся и расскажем друг другу, какие книги прочитали и что узнали нового! Увидите, это будет ужасно интересно! И вы, вы тоже много расскажете нам, не забудьте, слышите? Клянусь, что никогда не брошу читать и учиться!

Ну что же, дай Бог. Дай Бог.»

Вилла Гутенбрунн

Люсинда Уолтер никогда не выбирала, где остановиться в Бадене. «Вилла Гутенбрунн» привлекла ее мгновенно — просторными комнатами, чудесными купальнями, старинным и величественным фасадом. А кроме того, здесь не раз отдыхал сам Людвиг ван Бетховен. Великий композитор предпочитал этот отель всем другим в Бадене, и за одно это Люсинда не прошла бы мимо.

Она была уверена, что в декабре ее обожаемый Баден, «Баден близ Вены», как неофициально звался этот городок в ее кругу, окажется не менее очарователен, чем в мае. Люсинда не могла представить ничего лучше величественной долины Хеллененталь, бесконечно прекрасного курпарка и круглого мраморного «Храма Бетховена», откуда открывался вид на город — такой, что дух захватывало. Но ее самым любимым местом был все-таки знаменитый баденский розарий. В семье это было всем известно, так что отец и братья дружно отговаривали ее ехать в Баден зимой. Кому же нужен розарий без роз? Мистер Уолтер напрасно расписывал достоинства всех известных ему зимних курортов Европы и Америки — упрямица Люси вбила себе в голову, что хочет увидеть розарий зимой, и точка.

* * *

Отец наблюдал, как она бережно укладывала в специальный саквояж краски, набор кистей, палитру, в то время как ее служанка Кэт сворачивала холсты и аккуратно их паковала.

— Милая, что ты собираешься там рисовать? — удивился он. — Голые ветки, заледеневшие лужи, сухие стебельки вместо твоих чудесных роз?

— Именно, — отрезала Люсинда. — Сколько я уже рисую летний Баден, посмотрите сами! Купальни, развалины замка Раухенштайн… Да у меня из одних только роз можно целую выставку устроить!..

— Сделаем, — рассеянно отозвался отец: похоже, он думал о чем-то своем. — Однако, милая, на этот раз ты поедешь только вдвоем с Кэт. Прости, но меня и твоих братьев зимний Баден вовсе не привлекает: очень уж там тихо и скучно в это время. Мы выбрали места повеселее!

В ответ Люси лишь упрямо вскинула голову. Отец и старшие братья любили и баловали ее, гордились ее талантом. Но при этом она всегда чувствовала в них некую снисходительность к себе, словно была в семье этаким игривым котенком, который, конечно, очень мил, но вряд ли к нему стоило относиться серьезно. Их мир — мир денег, хитроумных сделок, финансовых махинаций — был слишком реален и жесток, и в искусстве они не видели большего, чем просто развлечение.