Вилла Гутенбрунн

Ее почему-то тревожил этот человек. На ее приветливость и щедрость он отвечал равнодушно-вежливо; его невозможно было разговорить. Восхищенные восклицания Люсинды по поводу великолепного вида, чудесной погоды или живописного храма оставляли его безучастным. Он никогда не улыбался ни ей, ни другим. «Да, мэм. Разумеется, мэм. Как вам будет угодно, мэм.», — вот все, что она слышала от Михаэля; его безупречное, гладко выбритое лицо не оживляла ни единая эмоция. Мало-помалу она начала раздражаться: в его присутствии Люсинда казалась себе маленькой восторженной дурочкой; в то же время в его манерах и общении не было малейшего намека на грубость или непочтительность. Люсинда попробовала выдумать ему подобающую историю: бывший солдат, потерявший друзей и близких, одинокий и озлобленный на весь мир. Но в этот образ не вписывалось его изящное, почти идеальное английское произношение — так мог говорить только культурный и образованный человек — и еще что-то неуловимое. Как-то раз, пасмурным вечером оставшись на вилле, она поняла — что именно.

* * *

Погода внезапно испортилась. Утром состоялась поездка к аббатству Хайлигенкройц, где Люси сделала несколько карандашных эскизов и осталась ими весьма довольна. Но после обеда вдруг задул холодный ветер и повалил густой мокрый снег. Выходить из отеля было неохота; Люсинда распорядилась, чтобы Кэт достала мольберт, и начала перебирать свои эскизы. У нее уже накопилось столько набросков — надо же когда-то начинать писать.

За работой время полетело незаметно — когда Кэт напомнила госпоже, что пора ужинать, Люсинда лишь досадливо отмахнулась. Она слышала снизу голоса, звон столовых приборов, но вскоре все стихло: в эту пору отель был малолюден. Люси знала, что почти все гости после ужина отправились в расположенное неподалеку казино «Конгресс». Сама она никогда не испытывала интереса к азартным играм, а праздная толпа и табачный дым нагоняли на нее тоску и головную боль.

Люсинда уже заканчивала работу над горным пейзажем, когда затихший отель вдруг оживили звуки музыки. Она встрепенулась — играли Бетховена, ее любимую фортепианную сонату фа минор, которую большинство любителей музыки знали как «Апассионату». Люси занималась музыкой в детстве, но играла весьма посредственно; впрочем, это не мешало ей замирать от восторга всякий раз, когда она слышала мастерское исполнение.

Люси бесшумно выскользнула наружу. Ее комната выходила на галерею, что опоясывала просторный холл с мягкой мебелью, цветами и небольшим салонным роялем. Люсинда оперлась о балюстраду и, прикрыв глаза, внимала божественным звукам, в которых ей слышались то гневные протесты против жестокой судьбы, то мягкая мольба, то ураган, сметающий все на своем пути; короткие минуты обманчивого спокойствия — и вновь неистовая борьба с самим собой и всем миром…

Музыка стихла. Какое-то время не доносилось ни звука, словно исполнитель отдыхал после нервного напряжения, а затем в холле заиграли Баха; услышав нежную напевную прелюдию до мажор, Люсинда словно пришла в себя — ей до смерти захотелось поглядеть на талантливого пианиста. Она неслышно спустилась в холл. Было темно, лишь на рояле горели две свечи. Люсинда медленно приблизилась к музыканту, но, как ни старалась она ступать тихо, он вздрогнул и обернулся — Люси узнала Михаэля.

Он взволнованно смотрел на нее: его лицо еще светилось вдохновением, щеки покрывал лихорадочный румянец. Он точно принял ее за кого-то другого; несколько минут оба молчали, глядя друг другу в глаза, затем он поспешно вскочил.

— Я… Мне… Мне очень понравилось. Вы прекрасно играете, Михаэль, — смущенно пробормотала Люсинда, не зная, что говорить.

Михаэль глубоко вздохнул. Он уже овладел собой — на его лице вновь была проклятая маска вежливого равнодушия.

— Я прошу прощения, что побеспокоил вас, мэм. Я думал, в отеле никого нет. Еще раз прошу извинить меня, мэм.

Люси с изумлением взглянула на него — только что единственный раз он предстал перед ней живым, настоящим — и вот снова, будто испорченный граммофон, повторяет свое «да, мэм, нет, мэм, прошу извинить, мэм»?! Сейчас, когда она впервые увидела его истинное лицо?

— Но… Ведь вы не должны быть здесь, не правда ли? — выпалила она. — Человек вашего класса не разговаривает по-английски так… И не исполняет Баха и Бетховена!

Она сама не знала, какой хотела услышать ответ. Впервые в жизни Люсинда Уолтер полностью растерялась. Михаэль стоял перед ней вытянувшись, словно на плацу.

— Надеюсь, вы извините меня, мэм. Больше этого не повторится, — он закашлялся, коротко поклонился и вышел.

Люси смотрела ему вслед — ей хотелось топнуть ногой и резко окликнуть его, но она понимала, что у нее нет для этого никаких оснований. Та секундная близость между ними была случайной. Да, Михаэль великолепный музыкант, а вовсе не ограниченный солдафон, но разве это дает ей право лезть к нему в душу, требовать откровений?

Да что же с ней такое? Не слишком ли много она думает об этом человеке, который ни при каких условиях не может считаться равным ей?