Вилла Гутенбрунн

Что было делать мне? Если бы речь шла единственно о моей погубленной жизни и карьере, может быть, я бы ещё поборолся. Но за что страдает несчастная мадемуазель Карнович, которую, не колеблясь, принесли в жертву две бездушные женщины? Я согласился, но потребовал клятву, что имя девицы Карнович останется незапятнанным. Мадам фон Пален пожала плечами и сообщила, что ей нет дела до дальнейшей судьбы Маши, так как её взяли из Смольного.

…Когда я вышел во двор института, то машинально обернулся — и тут на меня налетели воспитанницы «белого» класса: девицы Опочинина, Шиловская и Зотова. Они беспокоились о моём здоровье, наперебой спрашивали, как я и что… Признаюсь, я был страшно растроган, едва не прослезился… Какие же славные девушки! Разумеется, я тут же задал мучительный для меня вопрос: что сталось с мадемуазель Карнович? Воспитанницы поспешили меня успокоить: всё устроено благодаря княжне Алерциани — и точно громадный камень скатился с моих плеч! Мог ли я думать, что моё назначение кончится так ужасно? Я не посмел бы проститься с мадемуазель Карнович, не осмелился бы смотреть ей в глаза после того, как не сумел защитить её… Вероятно, не гожусь я для этой работы!

Э, да что там, место инспектора потеряно навсегда — и, наверное, всё справедливо! Проведённые мною реформы навряд ли продержатся долго, как и молодые новые учителя, которых я привёл с собой. Где же им выстоять против властных жестких мегер во главе с мадам фон Пален без руководителя, безо всякой поддержки? Когда я шёл к воротам, то не смог удержаться и обернулся: мадам стояла у своего окна и глядела мне вслед, как бы желая убедиться, что я точно уезжаю; она не улыбалась, но смотрела торжественно и строго. Как знать, будь я более внимателен и сообразителен, если бы смог поставить себя скромнее, — принёс бы я более пользы моим воспитанницам и институту?