Вилла Гутенбрунн

Меня она не заметила. Если Василий из статного красавца превратился в больного оборванца, то Дуня изменилась мало: по-прежнему она была худа, в чем душа держится, бледна и кротка даже на вид. Разве что еще более изнуренной и измученной выглядела сейчас, да в выражении чудесных глаз ее появилась безнадежность и какая-то тупая покорность судьбе. Казалось, если проходящий мимо человек закричит на нее, обругает, ударит кнутом — то и тогда она не пошевелится, чтобы защитить себя, а лишь посмотрит, грустно и безропотно.

Василий захромал ей навстречу, тронул за руку, собираясь спросить, но не стал — по ее виду все было уже ясно.

— Померла тетка-то Лукерья, уж три месяца тому… Упокой Господи их чистую душеньку — тихо сказала Дуня и перекрестилась, Василий перекрестился тоже. — Пойдем, Василий Дементьич, мой свет, никто нам тут не поможет.

Она взяла его под руку; оба повернулись, собираясь уходить. Я подошел к ним.

— Дуня, вы совсем меня не узнаете? Ваш муж рассказал, что вы в стесненных обстоятельствах, но я по-прежнему ваш друг, могу помочь. Не отказывайтесь, ради детей своих не отказывайтесь…

Она всмотрелась в меня; брови ее поднялись, и даже что-то вроде улыбки мелькнуло на изнеможенном лице.

— Барин, благодетель вы наш! Здоровы, слава Богу?

— Да-да, здоров, но не стоит сейчас обо мне, — затараторил я. — Послушайте, не впадайте в отчаяние: все поправимо. И работа, и жилье. Я помогу, я обязательно помогу.

Не стоит упоминать, как слезы выступили на Дуниных глазах; должно быть они с Василием настолько отвыкли от малейшего человеческого обращения, что казалась им невероятной моя речь — они слушали восторженно, но недоверчиво, точно какое-то сказочное заклинание.

— Тебе, Василий, сперва подлечиться надо, — говорил я. — Покажу тебя доктору знакомому, вылечишься, а там и снова работать пойдешь. А вы, Дуняша… — я потер лоб, припоминая, что там моя тетя давеча говорила на званном обеде. — Да! Моей тетушке, никак, прислуга нужна — горничная вроде, либо швея — вот я вас и порекомендую. Женщина она строгая, но добрая, зря не обидит.

Надо было видеть, как разом изменилось лицо бедной Дуни, как вспыхнули ее щеки, неистовой радостью и надеждой засветились глаза — так, что и сам я возрадовался вместе с ней.

— Барин, родненький наш… — залепетала она. — Да как же я вам… Да скажите тетушке вашей, я им любую работу… Да я ноженьки ихние мыть готова…

Тут я испугался, что она, пожалуй, прямо посреди улице бухнется передо мной на колени, и торопливо заверил, что сделаю все от меня зависящее: порекомендую ее тете, как честную и расторопную девушку. Потом, глядя в разрумянившиеся лица супругов, напомнил им, что скоро вечер и нужно было еще решить, где они с детьми проведут ночь. Сам я жил в то время в гостинице неподалеку от редакции газеты.

— Надо вам, друзья мои, устроиться покуда где-нибудь, денег я дам. А дальше — сочтемся.

И тут вновь на их лицах появилось одинаковое затравленное выражение, из-за чего оба они стали похожи на попавших в силки птиц. Не успел я задать вопрос, как Вася покачал головой.

— Дело тут такое, барин… Не пустят нас на ночлег нигде, паспорта у меня нет.

Н-да, только этого еще не доставало.

— Украли? — хмуро спросил я. — В полицию заявлял?

— Никак нет, не украли, сам отдал. Я намедни старого знакомого встретил — еще по «Афинам». Он там навроде какие-то темные делишки проворачивал: болтали, будто краденное у хозяйки прятал, так я сроду с ним общего дела не имел. А тут идет этот Кирька, весь такой расфранченный. Меня узнал, слово за слово, зашли мы это в кабак… — Василий потупился, Дуня лишь вздохнула, но ничего не сказала. — Так он меня напоил, и давай уговаривать паспорт мой ему одолжить на один день попользоваться — назавтра обещал вернуть, два рубля посулил. Ну я и отдал… А потом в тот кабак пришел, ждал-ждал, а Кирька-паскуда так и не явился, знамо дело. А в полицию как пойдешь? Бес его знает, что там этот Кирька успел по моему паспорту натворить?

— Да, наворотил ты дел. — Я тут же раскаялся в своем упреке: нехорошо это лежачего бить, к тому же в глаза Дуняши вновь вернулась смертная тоска.

Поразмышляв минуту, я понял, как мы можем поступить. Все это было хлопотно, но не безнадежно; притом, пойти в полицию в компании сотрудника «Ведомостей» означало совсем иное, чем неизвестный нищий оборванец, каковым стал Василий, просто явится с заявлением, что добровольно отдал вору Кирьке собственный паспорт.

— Завтра мы с тобой вместе пойдем в участок; я расскажу, что давно тебя знаю, что ты честный человек, а не жулик какой. Все остальное — тетушка, врач — все после, паспорт важнее. Да, вам еще и переночевать ведь где-то надо… — я полез в карман за кошельком.

— Барин, родной ты наш, — остановил меня Вася, — уж как я тебе благодарен… Мы вот к попадье пойдем попроситься, может и не прогонит, позволит хоть на пороге лечь. Зачем же тебе на нас тратиться? Ты и так…