Вилла Гутенбрунн

Впрочем, и сам он был взволнован, не решался протянуть руку на прощание и все пытался отвести меня в сторону и что-то сказать. Я же порядком устал, продрог, глаза мои слипались. Хоть бы скорее домой! Воспользовавшись тем, что мои товарищи окружили молодых, я незаметно отошел в сторону и сделал знак извозчику. Вася заметил мой отъезд и кинулся следом, он еще что-то кричал на бегу… Но я чувствовал себя слишком опустошенным суетой последних дней, мне уж не хотелось его благодарности, и лень было говорить обычные банальные напутствия. Я помахал ему рукой и отвернулся. Темным и промозглым декабрьским утром я возвращался в пансион и воображал, что с Василием и Дуней, верно, больше не встречусь. Под влиянием родни, а больше всех маменьки, я готовился переехать к родному дяде в его шестикомнатную квартиру на Каменноостровском, и в душе радовался, что новый этап жизни удалось мне начать со столь доброго, богоугодного дела.

* * *

С тех пор минуло три года. Я по-прежнему служил в «Ведомостях». Попутно писал серию очерков о жизни городских низов, для чего приходилось посещать трущобные питерские ночлежки, типа Вяземской лавры или дома Кекина, грязные извозчичьи трактиры, дешевые распивочные. Я уже освоился с личностями, которых приходилось там встречать и даже научился располагать их к себе. Нередко для этого приходилось раскошеливаться на водку, папиросы или тарелку похлебки, но расходы меня не останавливали. Записная книжка пополнялась новыми рассказами и судьбами до которых я в то время был ненасытен.

Шел январь тысяча девятьсот первого года. Надобно сказать, зимние месяцы были очень тяжелыми для всех категорий бездомных: нищих, проституток, сирот, пьяниц и прочих несчастных. Петербургская зима страшна не столько морозами, сколько постоянной влажностью воздуха, при которой даже небольшой холод переносится тяжелее. Прибавим сюда мокрый снег, частенько переходящий в дождь; постоянную грязь и слякоть на тротуарах; отвратительные сырые ветра, что без конца швыряют тебе в лицо ледяные брызги. По улице нельзя было пройти, не промочив ног, а теплое пальто, вымокшее за день, не успевало просохнуть за целую ночь — при том, что везде, где мог, я пользовался извозчиком.

В тот день я зашел в темный подвальный кабак, где торговали всевозможными дешевыми напитками и совершенно несъедобной закуской. С хозяином имелся договор: получив от меня хороший куш, этот пройдоха обязался указывать мне наиболее интересные «элементы» тамошнего общества.

Привлекали меня тогда не так «профессиональные» попрошайки, как люди, которые видывали лучшие дни и опустились на дно благодаря неким неудачным обстоятельствам, либо по собственной вине. Только войдя, я уже собирался окликнуть хозяина, когда грязный, оборванный пьянчужка, что безвольным мешком развалился на ближайшем ко мне стуле, поднял голову. Мы нечаянно встретились взглядами, и я вскрикнул от неожиданности: это был Василий.

* * *

Думал я, что навидался уж многого, но никак не мог привыкнуть, что этот немытый, пьяный, опустившийся субъект, завсегдатай дешевого кабака — мой Вася Аншуков, тот самый, с которым я каждый день вел долгие беседы, делился книгами, которого сам женил когда-то… При этой мысли я вздрогнул.

— А жена твоя где?

Василий как-то странно скривился, махнул рукой.

— Что? Неужели она?..

— А… Не, жива она. Живехонька. И дети у нас. Двое…

Ледяной ком отвалился от моего сердца. Не так все и плохо, значит.

— Да ты иди домой, к ним, Василий, — заговорил я. — Ну выпил, ну с кем не бывает? Она добрая, простит.

— Простит… — заплетающимся языком бормотал Василий. — Она-то, она все простит.

— Ну, так и ступай домой, не сиди здесь! Или подвезти? Ты где живешь сейчас, давай, поедем же скорей! — я и сам не смог бы ответить, зачем настаиваю. Правду говорят: мы испытываем особую симпатию к тем, кому когда-то сделали добро.

Василий нетвердой рукой взял мутную бутыль со стола и перелил остатки ее содержимого себе в чашку. Хотел было выпить, но осекся под моим взглядом.

— Ты, барин, про дом спрашиваешь, где живу, значит… А вот нигде. Некуда мне возвращаться, выгнали нас с квартиры. И за угол заплатить нечем, так-то. А она простит, простит да. Я только сам себе не прощу! — он схватил бутыль и со всего маху хватил ею о стол — осколки брызнули во все стороны. Хозяин, дюжий малый в засаленном фартуке, подскочил и схватил хулигана за шиворот с намерением вышвырнуть вон — я поспешно бросил ему монету и велел принести чаю. Хозяин поглядел на Василия весьма неприязненно, но все же поклонился и, ворча, отошел. Пока не подали нам горячий чай, мы оба молчали. Вася ни разу более не протянул руки к чашке с водкой, что показалось мне хорошим знаком.

* * *

— Сначала неплохо жили, и денег, и всего хватало. Дуняша моя сперва в ученицы к портнихе пошла, да скоро сама мастерицей сделалась, зарабатывать начала. Девчонку мне родила, Марфушку. Оно и тяжеловато показалось, с ребенком-то, да ничего, выдюжили. Бабка ейная померла, так полегче стало.