Вилла Гутенбрунн

«Я не богиня, — думает она. — Я — Сильфида».

Третья встреча

Был я чуть более двадцати одного года отроду, когда впервые приехал в Петербург. Отец с матушкой города не любили, лето и зиму жили в нашем большом доме в Шувалове. Благодаря протекции одного из папенькиных кузенов я был устроен в «Санкт-Петербургские ведомости» — не столько ради заработка, сколько, как мне тогда представлялось — чтобы «узнать жизнь». С детства мне страстно хотелось писать, и уже в отрочестве я понял, что истинный писатель должен видеть всеобъемлющую жизнь, а не крохотный уголок сада из окна отцовского кабинета. Я много читал, но, разочаровавшись в одном из любимых сочинителей, решил, что тот неправ, ибо жизни не знает. Перебрав для себя множество путей, я уверился, что, послужив газетным репортером, повидав многие уголки столицы, различные слои общества и судьбы людские, я изучу-таки ту самую настоящую жизнь, о которой до сих пор имел довольно смутное представление.

Я жил той зимой на Гороховой в меблированных комнатах «Афины» — довольно чистых и порядочно обставленных. Обзаводиться собственной квартирой не спешил: это означало не только лишние расходы, но и заботы об устройстве, прислуге, и прочем. Денег у меня имеющихся вполне доставало на тогдашний скромный, почти аскетичный образ жизни. Служба в газете приносила радость, небольшой дружеский кружок вполне удовлетворял моей жажде общения, в свободное время всегда было где рассеяться и чем себя занять — словом, жил я спокойно и ровно — до одного, весьма памятного мне случая.

Надо сказать, в наших «Афинах» я повстречал несколько интереснейших образцов того самого загадочного русского народа, который знал до сего дня лишь по книгам да брошюрам. Один их них был коридорный Василий Аншуков. Всякий, встретив его, должен был подумать про себя: «Каков молодец!» Высокий, косая сажень в плечах, густые черные кудри, большие суровые карие глаза: он был постоянным предметом воздыханий всевозможных горничных, кухарок, судомоек — да и приличные дамы, стоявшие в пансионе с мужьями, то и дело провожали его любующимися взглядами. Вероятно, в нем была татарская, либо цыганская кровь. Держал Василий себя строго, особенно с девками; заигрываний не любил, а на улыбки дам хмурился, розовея в скулах, смотрел в сторону. Мы с ним, однако, подружились. Узнав, что я сотрудник «Петербургских ведомостей», он весьма вдохновился, так как уважал образованных «ентелигентов». Мы подолгу беседовали; Вася был грамотен, но не начитан, и к знаниям тянулся. Я давал ему книги, мы обсуждали прочитанное: он обнаружил пытливый, хотя и не сильно развитой ум и какую-то особую душевность натуры.

* * *

Как-то я вернулся в пансион раньше обычного. Был ветреный декабрьский день, незадолго до Рождества; в приятном настроении я заехал домой переодеться в смокинг: мы с коллегами собрались обедать в «Контане» близ Красного моста. Я велел хозяйке нанять экипаж — похоже, начиналась метель — и торопливо поднялся к себе. В моей комнате шла уборка. Девушка крохотного росточка, в старом штопанном платье, мыла полы, а мой знакомый Вася Аншуков протирал пыль. Когда я приблизился к открытой двери, оба уже оставили свои занятия и горячо спорили, ничего вокруг не замечая. Я прислушался.

— …опять присылали про долг напомнить. Я уж и так, и этак — а они ни в какую… Только и прошу, потише мол, не ровен час бабушка услышит, да куда там. А намедни лакей ихний… — тоненький голос дрожал и захлебывался.

— Да возьми ты у меня деньги, Дуня! — возмущенно гудел Васин баритон. — Возьми, пропадешь ведь!

— Нет, Василий Дементьич, вы извиняйте, не беру я больше долгов. Я уж лучше… Уж видно судьба моя такая…

Я кашлянул. Оба подскочили от неожиданности; Василий неловко поклонился мне и отступил. Его собеседница Дуня — на вид не более семнадцати лет — торопливо утерла заплаканные глаза кулаком и хотела было прошмыгнуть мимо, но я остановил ее:

— Вы работайте себе, я на минуту, сейчас уйду. Вот вам за беспокойство — я положил на столик мелочь и собрался пройти за ширмы переодеваться, но заметил, как Василий сгреб деньги и едва ли не силой всунул в руку Дуни. Та всхлипнула и отвернулась, плечи ее вздрагивали. Василий бросил на нее взгляд, исполненный жгучего страдания.

— Что-то случилось? — участливо спросил я. — Могу ли чем-нибудь помочь?

Василий шумно вздохнул и безнадежно махнул рукой.

— Вы, верно, недавно здесь? — спросил я Дуню, безотчетно желая подбодрить ее. В то время я не только не утратил веры в людей, но и способен был еще интересоваться кем-то из одного лишь сочувствия. Тем более, эту девушку не то, что красавицей — даже миловидной вы не назвали бы. Заморыш настоящий, по-другому не скажешь, думал я, оглядывая узенькое личико с острым носом, светлые волосы, собранные в крохотный узелок, выцветшее, заношенное до последней степени серое платье. Зачем такая Василию? Хороши были лишь ее глаза — большие, прозрачно-серые и необычайно кроткие.