Вилла Пратьяхара

Но осознание всей нелепости моих переживаний на фоне почти бесконечного времени, пронизывающего преходящесть и полную бесполезность мирской суеты, в данный момент не меняет ничего. Все специально устроено так зло, нам не дано ощутить тщетность происходящего, иначе какой от него толк? Чему мы научимся, в удобных кроссовках, с тростью и зонтиком в развалку путешествуя по жизням, уверенные, что лишь в смерти есть какой-то смысл и соответственно глухо прикрытые панцирем из иронии и цинизма? Мне хочется надеяться, что я права и в моих страданиях есть хоть какой-то высший смысл, в противном случае придется просто признать себя непроходимой тупицей, а мое мелочное эго и без того уже изранено до предела. К тому же, кто сказал, что в моих действиях присутствует какая-то логика? Я уже давно не контролирую себя и, увлекаемая тлеющим адом своих чувств, тупо иду на боль, как упорная бабочка на свечу, которая рано или поздно спалит ей крылья.

Вскоре пляж заканчивается, и я сворачиваю на уже хорошо знакомую мне тропинку, круто взбирающуюся вверх по руслу высохшего ручейка. Теперь меня со всех сторон окружают деревья, и становится совсем темно. Я замедляю шаг и стараюсь наощупь обходить то тут, то там попадающиеся мне камни и выступающие, коварно цепляющиеся за ноги корни. Чем дальше я продвигаюсь, тем сильнее желание повернуть назад. Что я надеюсь там увидеть? Как он оттолкнет ее? Ударит? Рассмеется ей в лицо и встанет в открытых дверях, давая понять, что вечер закончен? О, разумеется, (слава всем наивным душам!) не за этим ли он увел ее с собой из ресторана, чтобы немедленно выставить за порог?

У последнего дерева я останавливаюсь. Мое сердце отчаянно бьется. Прямо перед собой я вижу лужайку, а за ней и саму хижину. В окнах дрожит неровный тусклый свет, какой может исходить только от свеч. Я прислоняюсь спиной к стволу и дрожащей рукой нащупываю в сумке зажигалку и пачку сигарет, не сразу, а исчертыхавшись, предварительно уронив все, что было можно, в траву, закуриваю, но вкус у сигареты неожиданно горький, саднящий горло, и, сделав пару быстрых затяжек, я затаптываю ее в землю. А, к черту! Убедившись в том, что предательницы-луны нигде не видно и открытое пространство перед домом тонет в ночном мраке, я пригибаюсь и по-воровски крадусь к освещенным окнам. Сердце норовит разорвать мне грудь, ломится в ребра, пытается выскочить наружу через горло, но я стискиваю зубы и все-таки преодолеваю лужайку, присев на корточки под одним из передних окон. В ту же секунду внутри дома над самым моим ухом раздаются шаги, тяжелые, не женские, принадлежащие ему , и в двери громко клацает железом задвигаемая щеколда. Моей надежде только что подписан окончательный приговор. Я закрываю глаза. Шаги удаляются и дом погружается в полную тишину. Ни звуки голосов, ни какие-либо хозяйственные шумы не прерывают оглушительных ударов моего сердца, и только ветер шелестит гигантскими тропическими лопатообразными листьями растущих неподалеку кустов, да где-то хищно, протяжно, со всхлипами кричит ночная птица.

Минут десять я сижу в темноте и борюсь с вновь возникшим нервическим желанием закурить, но меня останавливает страх быть обнаруженной. Я представляю, что будет, выдай я чем-нибудь свое присутствие, и меня пробирает озноб. Жанна немедленно вытащит меня за руку из моего укрытия и примется истерически хохотать, Арно в своей всегдашней манере сдержанно, но выразительно поднимет брови и наморщит лоб, а мне не хватит никакой фантазии придумать себе хоть слабое оправдание, и всем станет очевиден жалкий факт: я просто тут подглядываю . Одна мысль о том, чтобы оказаться в этой ситуации и пережить подобный позор вызывает у меня судороги. Надо как можно скорее убираться восвояси. Но сначала следует все-таки…

С отчаянием обреченного я привстаю на колени и заглядываю в окно. Прыгавшее до сих пор сердце в тот же миг останавливается, и, кажется, заодно я перестаю и дышать.

Судя по тому, что я вижу, мое жалкое присутствие не скоро будет обнаружено: людям в комнате абсолютно не до меня.