Вилла Пратьяхара

Стас хмурит брови, отчего по его бледному лицу ложатся причудливые длинные тени. Но я вижу не их, у меня перед глазами стоят те, другие тени — в ямочках посреди мерно двигающихся ягодиц. На долю секунды мне кажется, что я теряю сознание. Голова начинает кружиться, и я закрываю глаза и делаю медленный вдох. Пахнет воском и сыростью, и почему-то это отрезвляет и придает силы.

— Погоди… Дд…ддетка… Что сс…сслучилось? Что ты делаешь?.. — растерянно бормочет Стас, но я залепляю ему губы своими губами, обеими руками упираюсь ему в грудь, с силой толкаю назад и начинаю расстегивать пуговицы на рубашке.

— М-м-м… — мычит Стас, оказываясь поваленным на спину.

Но моя рука уже расправилась с рубашкой и рывками расстегивает ремень на его джинсах. 

27

Утро застает меня на моем вечном посту на террасе. Свернувшись клубком и поджав под себя одну ногу, другой — босой, безвольно свешивающейся с кресла — я ритмично постукиваю по ножке столика. Пепельница уже (или еще?) переполнена окурками, в моей руке чашка с остывшим чаем, из которой болтается давно покоричневевший хвостик с бумажной биркой заварочного пакетика. То ли я так и не ложилась, то ли после короткого и неплодотворного сна уже вскочила, едва первые лучи скользнули на второй этаж моей одинокой, прислонившейся к скале неприступной каменной башни? Этот несущественный вопрос меня совершенно не занимает. Я превратилась в томительное, застывшее вместе со временем ожидание, которому, видимо, суждено вымотать из меня последние жилы, ибо предположить, что рыжая соблазнительница соизволит разлепить сонные глазки, выскользнуть из объятий ее нового французского принца и доковылять до дома в такую рань — решительно невозможно. Карпы лениво виляют глянцевыми боками в крошечном водоемчике, длинные утренние тени постепенно укорачиваются, окружающие террасу камни превращаются из розовых в золотые, а пара влюбленных бабочек суетится над алеющими цветками геликонии. Медленно, но верно распускает свои душные объятия пробуждающаяся от ночного забытья жара.

Разумеется, вчера мне даже не пришло в голову остаться спать в пещере. В ее мерзкой холодной атмосфере мне мерещились зловещие запахи — что-то чуждое, смутно-природное (не иначе, как сырость — дикая природа всегда пахнет ей по ночам) и одновременно что-то до боли знакомо-человеческое (уж не удушливая жадность ли, с ее подкатывающими к горлу примесями кислого пота?) Впрочем, Стас и не пытался меня задержать. Провожая меня до тропинки, он крепко сжал мое запястье и, заглядывая в глаза, потребовал, чтобы я немедленно первым же делом с утра позвонила в банк. Мои похудевшие, отполированные морем загорелые пальцы уже битый час раскручивают и комкают извлеченную из пахучих недр ракушки-пепельницы бумажку с номером банка: жалкая вереница криво нацарапанных цифр, за которыми прячутся совершенно ненужные мне, краденые, дикие, несуразные, ничего не меняющие в сегодняшнем утре миллионы. Мобильный телефон лежит рядом, на столике, служа пресс-папье для забытого Жанной журнала, раскрытого на странице с рекламой средства для отбеливания зубов — хищный накрашенный рот фотомодели посверкивает жемчужинами. Очень в Жаннином духе роковой совратительницы. Хотя с чего я взяла, что красавчику-французу следует отвести лишь придуманную мной скромную роль покоренной жертвы? В конце концов, его простая рыбацкая жизнь на острове и полный отказ от благ цивилизованной Европы еще вовсе не означают равнодушия к противоположному полу, особенно к такому пышному и великолепному его образчику, как моя подруга. И вчерашняя его страсть, при воспоминании о которой я до сих пор покрываюсь мурашками, тому верное подтверждение.

Я прислушиваюсь к себе, пытаясь нащупать хотя бы толику облегчения внутри. Мой план полностью удался, из меня получился прекрасный режиссер, рыжеволосая дрянь и неразборчивый француз стали любовниками. Все точки над «и» благополучно расставились, я могу считать себя свободной. Не этого ли я добивалась? Так где же, черт возьми, мое запланированное удовлетворение?

Пальцы опять разворачивают мятую бумажку с телефоном банка. Вчера я умышленно не дала Стасу воспользоваться презервативом. Мои игры с судьбой становятся опасны. Я словно бросаю жизни вызов: ну-ка, давай, придумай что-нибудь новенькое, расшевели это чертово болото, в котором я барахтаюсь, не в силах ни опустить руки и пойти на дно, но и не выбираясь на сушу.

Ткнув недокуренную сигарету в ракушку, я вздыхаю и тянусь к телефону. Освобожденный от его веса журнал немедленно оказывается в плену у легкого бриза, послушно шелестит переворачивающимися страницами и замирает на развороте, где страстный тайский женоподобный юнец в потертых и очень «западных» джинсах склоняется над кукольным личиком тайки, облаченной во что-то национальное по духу и сдержанно-эротичное по содержанию. Как нелепа все-таки эта наивность всех женских попыток избавиться от роли вечной шлюхи! Достаточно лишь бегло пролистать первый попавшийся глянцевый женский журнальчик, как это становится абсолютно понятно.