Вина

Однажды, послушав это ворчанье, Николай Иванович отвел меня в сторону и стал уговаривать, чтобы я «не принимал близко к сердцу глупую болтовню старика». А потом, видно для большей убедительности, поведал мне «тайну» Будьласкова.

— Это он свой грех замаливает. В гражданскую двух своих казаков зарубил. Вот они и казнят его…

— Как зарубил? — удивился я.

— Да так, насмерть и зарубил. У них, казаков, и такое случалось раньше. Да и война ведь тоже шла… только другая…

Видя, что я не очень понимаю его, председатель тут же поспешил закончить:

— Это ты, Андрюха, не очень в голову забирай…

Я тогда так и не понял, к чему относятся его последние слова: к прошлому Будьласкова или к истории с Митькой.

Но сам Николай Иванович очень тяжело переживал случившееся. Он так и не сумел оправиться от этой внезапно свалившейся беды, стал хворать и ушел из председателей…

Больше мне так и не довелось встретиться с Митькой. Время разметало нас по разным дорогам. Однако сейчас, сквозь дымку десятилетий, я вспоминаю не ту последнюю встречу на стадионе, а нашу бригаду и Митьку там. И лицо его мне помнится таким, каким оно было в те военные годы: сморщенное, ссохшееся… Лицо старика подростка. Понимаю обидную неуклюжесть этого сравнения, но именно таким он видится мне из тех суровых годов.

Все мы, мальчишки того грозного времени, выросли не богатырями, но были и такие подростки-старички. Они так и оставались по складу своих недоразвившихся фигур вечными подростками, с состарившимися морщинистыми лицами. Но именно этих людей мне особенно больно видеть и до сих пор…

Понимание приходит с годами. Вероятно, и эти мысли явились мне недавно, а тогда все мы мало думали и о войне и о тех страшных отметинах, которые она оставила в каждом из нас. И конечно, много позже я начал понимать слова нашего председателя колхоза Николая Ивановича, что в случае с Митькой виновата война.

«Все она, трижды клятая…» До сих пор звучат во мне его слова.

А как сложилась жизнь у Митьки? Наверное, нетрудно догадаться. Но я все-таки доскажу.

В самые первые послевоенные годы до меня доходили слухи о нем. Но слухи, к сожалению, были невеселыми. Главным злом для него было вино. Одно время казалось, что Митька остепенился. Он женился, у него росла дочь. Но потом все пошло по-старому. Его лишали водительских прав, ставили слесарем, но ничего не помогло. Так повторялось несколько раз, пока он не покатился дальше.

Я уже жил в другом городе и в один из приездов в родной край узнал, что Митьку бросила жена и он где-то работает в грузчиках при магазинах. Кинулся разыскивать Митьку, но удалось разыскать только его бывшую жену.

Милая, тихая женщина и девочка лет пяти, удивительно похожая на Митьку — на того, каким он был в детстве.

— Нет и нет… — грустно качала головою женщина. — Я больше не могла… Вы не знаете, что такое постоянно пьяный мужик в доме…

В магазинах, куда я приходил, говорили, что видели его вчера, позавчера, но сегодня он еще не заявлялся.

В середине пятидесятых годов, когда уже не было в живых ни Николая Ивановича, ни старика Будьласкова, я услышал, что не стало и Митьки Пустовалова… Он не дожил и до тридцати.

Мне рассказал об этом Шура Быкодеров, наш бригадный комсомольский вожак, который теперь, окончив механический институт, работал на Волгоградском тракторном заводе инженером. О Митьке Пустовалове тогда запомнились такие его слова.

— Понимаешь, его уже удержать было нельзя, — говорил Быкодеров. — Бывают такие случаи. Сгинул он. Пропал, сгорел от вина… — И, помолчав, с грустью добавил: — Знаешь, может быть, и прав наш председатель, когда говорил, что Митька погиб от ожогов, полученных на войне. Может… Конечно, не все после нее устояли на ногах… Но ведь и мы хороши были. И как это мы его не уберегли? Никогда себе не прощу этого…

Мы тогда долго вспоминали о нашей работе в колхозе, о тракторной бригаде. Шурка Быкодеров ушел от нас зимой сорок пятого, еще до окончания войны, и раньше поступил в институт, а я работал до лета сорок шестого и был почти два года бригадиром. Наш председатель уже глубоко больным человеком настоял на моем бригадирстве. Он и нового председателя, фронтовика, вернувшегося с войны по ранению, убеждал: «Молодыми должен командовать молодой. Так у них лучше получится». И я работал еще год после войны, пока не окончил школу рабочей молодежи.

Переговорили мы тогда с Шуркой о многом. Но больше всего, конечно, о войне, тех трудных днях и о несостоявшейся Митькиной судьбе… И обеим нам было муторно, как бывает муторно людям, не сделавшим того, что они должны были когда-то сделать.

А ведь он тоже сгорел на войне, как сгорело там же мое мальчишеское счастье. Не будь ее, «трижды клятой», и будь мы, его друзья, поумнее, судьба Митьки Пустовалова могла сложиться и по-другому…

1983

РЕКА МОЕГО ДЕТСТВА

Время предобеденное, поезд только что отошел от вокзала. «Через полчаса выберемся из Москвы и можно идти в ресторан», — подумал Григорий Иванович Скурлатов и, присев на диван, стал смотреть в окно.